Влияние фольклора на лирику С. Есенина и Б. Корнилова

М. Горький назвал С. Есенина великим национальным поэтом. «Какой чистый и какой русский поэт!» — так определил М. Горький самобытность С. Есенина. В лирике поэта нашли отражение образы родной природы, черты национального характера. В его стихах звучат фольклорные интонации, в полной мере проявились в ней традиции народной поэзии.

В первых же стихах С. Есенина мы находим отголоски самых популярных фольклорных жанров песен и частушек, бытовавших в рязанской деревне. По словам самого поэта, он начал писать, «подражая частушкам». На протяжении всей жизни он собирал частушки, их у него было около четырех тысяч. В поэме «Русь», в стихотворениях «Узоры», «Молитва матери» С. Есенин с болью поведал о народном горе, о печали русской деревни. И его чувствам, его стихам были созвучны частушки о ненавистной солдатчине, о судьбе крестьянских парней на войне:

Погуляйте ратнички,

Вам последние праздники.

лошади запряжены,

Сундуки уложены.

С. Есенин хорошо знал обрядовую поэзию. В его творчестве нашли отражение как календарные, так и семейные обряды. Широко показывая народный быт, поэт не мог пройти мимо этой формы народной культуры. Масленичные обряды, Фомина неделя, магия Ивана Купалы прочно вошли в поэтический мир С. Есенина:

Матушка в Купальницу по лесу ходила,

Босая, с подтыками, по росе бродила.

Родился я с песнями в травном одеяле,

Зори меня вешние в радугу свивали.

Вырос я до зрелости, внук купальской ночи,

Сутемень колдовная счастье мне пророчит.

Больше всего С. Есенин любил русские песни. За ними он проводил целые вечера, а иногда и дни. Многие его ранние стихи написаны в песенном жанре: им свойственны распевность, своеобразная мелодика, четкий ритм:

Выткался на озере алый свет зари,

На бору со звонами плачут глухари,

Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.

Только мне не плачется — на душе светло.

В своей поэзии С. Есенин часто использует песенные сюжеты, мотивы, образы, видоизменяя и преобразуя их порой до неузнаваемости. Например, в основе раннего стихотворения «Хороша была Танюша, краше не было в селе. » — сюжет народной лирической песни об измене милого, так же, как и народная песня этого типа, стихотворение построено в форме диалога. Однако С. Есенин добавляет трагическую развязку, вводит мотив убийства из ревности, не характерный для народных песен.

Изучая фольклор, С. Есенин уловил не только многие формальные особенности народной поэзии, но и ее душевный настрой. Главный элемент этого настроя — одушевление природы:

О красном вечере задумалась дорога,

Кусты рябин туманной глубины.

Изба-старуха челюстью порога

Жует пахучий мякши тишины.

В этом фрагменте стихотворения «О красном вечере задумалась дорога. », написанного молодым поэтом, ясно видно, какими путями идет освоение фольклорных приемов. Одушевление природных явлений рождает у поэта новый образ, гораздо более сложный и отражающий не только коллективное, но и индивидуальное поэтическое видение. Таких образов в поэзии С. Есенина множество. Черемуха у него «спит в белой накидке», вербы — плачут, тополя — шепчут, «туча кружево в роще связала», «пригорюнились девушки-ели», «улыбнулась солнцу сонная земля», «словно белою косынкой подвязалася сосна» и т. д.

Часто использовал С. Есенин прием психологического параллелизма, тоже характерный для народной поэзии. Но и здесь поэт стремился найти параллели, которые наиболее точно выражали бы его внутренний мир, его настроение:

Не бродить, не мять в кустах багряных

Лебеды и не искать следа,

Со снопом волос твоих овсяных

Отоснилась ты мне навсегда.

Через семь лет Есенин возвращается к образу клена. Но теперь поэтом владеет не радость, а горькое чувство утраченной молодости, ощущение увядания. Яркий летний пейзаж сменяется картиной ледяной зимы

("Клен ты мой опавший, клен заледенелый. ").

Как видим, и здесь "пейзаж" дан не сам по себе, он целиком соответствует внутреннему настроению поэта. Клен как бы живет теми же чувствами, что и автор. Пейзаж у Есенина это не просто иллюстрация чувств, которые им владеют. Природа для поэта - это тот друг, чье настроение совпадает с его собственным. Так, например, прошлое, настоящее, грустные думы о будущем - все это сливается в единую картину осени ("Отговорила роща золотая. ") "На душе лимонный свет заката И сирени шелест голубой", - писал Есенин в минуту тихого успокоения. "Языком залижет непогода Прожитой мой путь", - говорил он в час горьких раздумий. Выражение глубоких человеческих чувств через картины природы - самая характерная особенность есенинской лирики. И даже тогда, когда поэт, живя в каменном городе, непосредственно не наблюдает природу, не видит родного пейзажа, все же именно картины природы целиком выражают его внутреннее состояние: ("Низкий дом с голубыми ставнями"). И когда поэт жил за рубежом, где ничто вокруг не напоминало привычного и родного, он оставался самим собой, на всю жизнь влюбленным в русскую природу. Вот, например, что писал он, живя в шумном и веселом Париже:

Не искал я ни славы, ни покоя,

Я с тщетой этой славы знаком.

А сейчас, как глаза закрою,

Вижу только родительский дом.

Однако картины русской природы далеко не всегда окрашены у Есенина в унылые тона. В его поэзии родной край предстает расцвеченным в яркие и разнообразные краски. Он видит "синь и полымя", "полей малиновую ширь", "алый свет зари", "зелень озер", "синий вечер", "золото травы", "голубеющую воду", на деревьях "огонь зеленый", "синий май", "июнь голубой", "черемуховую вьюгу" весной, "багряную метель" осенью и т. д. Изображение собственных переживаний через картины родной природы естественно приводило поэта к тому, что мы называем очеловечиванием природы. Этот прием издавна известен народному творчеству. Но и здесь Есенин пошел по пути оригинального развития этой поэтической особенности. Если в народном творчестве, как правило, олицетворяются стихийные силы природы (вьюга злится, ветер гуляет, солнце улыбается и т. п. ), то в поэзии Есенина мы находим дальнейшую конкретизацию этого поэтического приема: "Отговорила роща золотая Березовым веселым языком", "Спит черемуха в белой накидке", она "машет рукавом", "где-то на поляне клен танцует пьяный". Природа способна поступать, как человек. О деревьях перед окнами родной избы говорится:

Там теперь такая ж осень.

Клен и липы в окна комнат,

Ветки лапами забросив,

Ищут тех, которых помнят.

Особенно часто возвращается поэт к образу, который олицетворяет собой русскую природу - образу березы. В народном творчестве часто встречаются условно-символическое обозначение деревьев: дуб - долголетие, сосенка - прямота, осина - горе, береза - девичья чистота и т. п.

Есенин углубляет этот принцип. у него береза - "девушка", "невеста", она олицетворение всего чистого и красивого. Поэт говорит о ней, как можно говорить только о человеке, наделяет ее конкретными человеческими приметами:

"Зеленокосая, в юбченке белой стоит береза над прудом".

В некоторых стихах Есенина мы встречаемся даже с фактами "биографии", с "переживаниями" березы:

Зеленая прическа

Девическая грудь,

О тонкая березка,

Что загляделась в пруд? [1918]

Такой принцип изображения необычайно приближает природу к человеку. В этом одна из сильнейших сторон лирики Есенина - он влюбляет человека в природу.

В народном творчестве мы встречаемся и с обратным перенесением тех или иных явлений природы на человека. И этот признак весьма ощутим в поэзии Есенина и также приобретает своеобразное выражение. "Все мы яблони и вишни голубого сада", - говорит Есенин о людях. Поэтому так естественно звучат в его стихах слова о том, что у его подруги "глаз осенняя усталость". Но особенно сильно этот поэтический прием звучит там, где поэт говорит о себе. "Ах,увял головы моей куст", - пишет он об утраченной молодости и вскоре снова возвращается к подобному сравнению: "головы моей желтый лист". "Был я весь, как запущенный сад", - сожалеет он о прошлом. Варьируя этот прием, он все более углубляет его, создает ряд образов, внутренне связанных между собой: "Я хотел бы стоять, как дерево, При дороге на одной ноге"; "Как дерево роняет тихо листья, Так я роняю грустные слова". И, наконец, даже не упоминая слова "дерево", он вызывает этот образ словами: "Скоро мне без листвы холодеть".

Одна из характерных особенностей лирики Есенина - ее монологичность. Эта особенность встречается и у других поэтов, но в творчестве каждого из них она приобретает свою особую окраску. Поэтический монолог Есенина - это доверительная беседа со слушателем. Поэт делится своими самыми сокровенными думами и чувствами, заведомо предполагая в собеседнике друга, на понимание которого он может вполне рассчитывать. Умению Есенина вести задушевный разговор с читателем, воздействовать на него в большой мере способствует афористичность языка поэта. Как и другие особенности поэзии Есенина, она внутренне связана с художественными принципами народного творчества. Творчески осваивая это богатство национальной культуры, каждый из писателей обнаруживает свой собственный подход к нему. Использование афористичности языка приобретает у каждого автора свои особенности, обусловленные общим характером его творчества.

Есенин иногда открыто декларирует свой интерес к афористичности русской народной речи:

Ведь недаром с давних пор

Поговорка есть в народе:

Даже пес в хозяйский двор

Издыхать всегда приходит.

Лиризм, эмоциональность стиха Есенина, богатая гамма настроений и чувств в его произведениях отразились и на своеобразном использовании поэтом афористического склада русской речи. Формула чувства _ так можно определить афоризмы Есенина столь присущие его лирике. Они богато используются поэтом, скрепляя весь стих, делая его легко запоминающимся, придавая ему большую силу. Таковы многие афористические выражения Есенина, краткие, веские по своему содержанию, легкие для восприятия: "Так мало пройдено дорог, Так много сделано ошибок"; "Коль не цветов среди зимы, То и грустить о них не надо"; "Ведь разлюбить не можешь ты, Как полюбить ты не сумела"; "Кто любил, уж тот любить не может, Кто сгорел, того не подожжешь" и т. п. В подобных формулах чувств у Есенина не нужно искать прямых параллелей с русскими поговорками и пословицами. Речь идет о принципиальной их близости, близости конструкций и интонаций. Но в есенинских стихах можно обнаружить и иную близость к народным афоризмам, близость по смыслу. К примеру, в основе таких строк Есенина, как "В саду горит огонь рябины красной, Но никого не может он согреть", лежит выражение "Светит, да не греет". И уже совсем откровенно близок Есенин к загадке "Крыльями машет, а улететь не может" в таких строках: "Так мельница, крылом махая, С земли не может улететь". Есенин говорил о том, что он всегда избегал в своих стихах переносов и разносок, а любил естественное течение стиха, совпадение фразы и строки. Такое совпадение, действительно, характерно для есенинского стиха и это во многом способствовало его афористичности.

До конца дней Есенин сохранил свою силу в создании поэтических формул. И его предсмертные стихи тоже оказались формулой, трагической и особенно опасной по своей отточенной поэтической лаконичности: "В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей. ".

В творчестве Есенина обильно представлена народная лексика. И дело здесь не в рязанских диалектизмах, которые часто встречаются в его раннем творчестве: "жамкать"

(жевать),"булдыжник" (буян), "корогод" (хоровод), "плакида"

(плакальщица), "сутемень" (сумерки), "еланка" (поляна),

"бластился" (мерещился), и т. п. И. Розанов вспоминает сказанное

Есениным: "В первом издании у меня много местных, рязанских слов.

Слушатели часто недоумевали, а мне это сначала нравилось. Потом я решил, что это ни к чему. Надо писать так, чтобы тебя понимали. Зрелый Есенин почти не употребляет диалектных выражений, они встречаются у него чрезвычайно редко и употреблены к месту: обращаясь к матери, он представляет ее в "шушуне" (шубейка).

Язык Есенина целиком уходит своими корнями в русскую национальную почву, но это не приводит его к увлечению архаикой, хотя язык поэм он насыщал архаизмами ("вежды", "небесные дщери",

"отче" и т. п. ). Скорее, это была стилизация под архаику, продиктованная условно-символическим замыслом этих поэм. Позже

Есенин решительно отказывается от церковно-славянской архаики.

Вместе с тем Есенин не отказывается от исконно русских слов, дошедших до нас из глубокой древности: "благословенное страданье", "сонм чувств", "златой родник", "хладная планета",

"мирные глаголы", "душой своей опальной" и т. п. Использование подобной лексики было подчинено все той же задаче усиления эмоционального воздействия стиха, о чем говорит такая, например, строфа:

Любимая!

Меня вы не любили.

Не знали вы, что в сонмище людском

Я был как лошадь, загнанная в мыле,

Пришпоренная смелым ездоком.

Весьма характерно, что как в этой строфе, так и в ряде других случаев рядом с высокоторжественными словами ("сонмище людском") Есенин употребляет выражения обиходного просторечия (лошадь, загнанная в мыле"). Таким путем, избегая чуждого ему ложнопатетического стиля, Есенин вместе с тем сообщает поэтическую величественность простому человеческому чувству, не лишая его простоты.

Одна черта есенинской лексики особенно прочно связывает ее с древнейшими формами русского языка - это употребление кратких существительных типа "конский топ", "людская молвь". Стихи Есенина богаты такими словами, как "темь", "морозь и слизь", "синь и сонь", "гладь", "водь", и т. п. Развивая эту особенность русской речи поэт вводит такие слова, как "солнь и стынь", "безгладь", "бредь", "звень", "трясь", "березь да цветь" и т. п.

Подражая частушкам.

Устная народная поэзия и непосредственные впечатления об окружающем мире становятся основным источниками раннего творчества Сергея Есенина, помогая ему обрести свое поэтическое «я». И в первых же его стихах мы находим отзвуки самых популярных фольклорных жанров – песен и частушек, широко бытовавших в рязанской деревне. «Поющее слово», услышанное с детства, пробуждало сочинять свои припевки и «прибаски», вроде тех, что пелись в народе. Позднее воздействие фольклора на его творчество было осознано поэтом как начальный толчок и «точка отпоры», от которых оттолкнулось и на которые опиралось его «песенное слово»: «К стихам расположили песни, которые я слышал кругом себя», «Влияние на мое творчество в самом начале имели деревенские частушки».

Любовь к фольклору, знатоком и собирателем которого он был, Есенин пронес через всю жизнь. Об этом рассказывают его сестры, сами большие любительницы песен и прекрасные песенницы: «Приезжая в деревню, Сергей очень любил слушать, как пела мать, а мы с сестрой ей подпевали. А то и он запоет с нами Чаще всего русские народные песни – их Сергей любил до самозабвения» (Из воспоминаний А. А. Есениной «Брат мой – Сергей Есенин»).

И в своей поэзии С. Есенин часто использует песенные и частушечные сюжеты, мотивы, образы, видоизменяя и преобразовывая их порою до неузнаваемости. Так, в стихотворении «Хороша была Танюша, краше не было в селе» сюжет сначала развертывается, как в народных лирических песнях об измене милого.

У Есенина: «Ты прощай ли, моя радость, я женюся на другой».

В песне:

Я не гость пришел, не гостить к тебе,

Пришел, любушка, распроститеся,

За твою любовь поклонитеся,

Ты дозволь мне женитеся.

При всем трагизме этого стихотворения есть в нем черты, роднящие его с частушками, например обрисовка внешнего облика героев : «поклонился кучерявой головой» (ср. «белокурого любила», «чернобровая зазноба»), «красной рюшкою по белу сарафан на подоле» (ср. «сарафанчик короток, его не наставишь», «в красной кофточке – красива ребят гулять пригласила»). И по своей ритмической организации «Хороша была Танюша» близка к частушкам, в которых преобладают хореические ритмы и обязательна рифмовка смежных или четных строк.

Первые фольклорные подражания Есенина были далеки от совершенства, им недоставало цельности и безыскусности народных песен. Но, ошибаясь в частностях, греша стилистическими просчетами, начинающий поэт уловил не только многие формальные признаки народной поэзии, но и ее душевный настрой и такие ее характерные особенности, как одушевление природы, психологический параллелизм, «повествовательность». И самого себя юноша рисует сквозь призму фольклорных представлений: «внук купальской ночи», «выбираю удалью и глаза и брови», «не спугнуть соколика на словах и в деле» (ср. «Нельзя, нельзя ясному соколику по чисту полю летать Отращу я свои быстры крылышки, взовьюсь выше облака»).

Из частушечных стилизаций раннего Есенина наиболее интересна «Заиграй, сыграй, тальяночка». Это «литературный вариант» многострочной частушки, в котором слились воедино фольклорные и индивидуальные художественные средства.

Некоторые приемы и образы, воспринятые Есениным из частушек, станут частью его поэтического арсенала. Например, символика одежды: «Я надену красное монисто, Сарафан запетлю синей рюшкой. Позовите, девки, гармониста, Попрощайтесь с ласковой подружкой» («Девичник», 1915), «Голубая кофта, Синие глаза. Никакой я правды милой не сказал»(1925). Или образ тальянки – гармоники, то задорной, то тоскующей, то потерявшей голос.

Родимый голос тальянки слышится поэту и в завывании метели, и в зеленом шуме весны («гармоника снежная», «тальянка веселого мая»). Так частушечный образ впитывает в себя личные чувства и настроения автора и входит в круг излюбленных есенинских образов.

А ритмы частушки войдут в поэму зрелого Есенина «Песнь о великом походе» и будут звучать в его стихах, написанных 6 и 8-стопными хореями в форме двустиший парной рифмовки. Есенинские двустишие – это в сущности частушечные четверостишия.

Таким образом, первым шагом в приобщении Сергея Есенина к истокам народного творчества и в поэтическом самоопределении было обращение к русской лирической песне и частушке и создание на их основе собственных произведений.

Влияние фольклора на лирику Б. Корнилова и С. Есенина

Ритмика каждого крупного поэта также многолика, как и его образность. И мы различаем поэтов не только по их излюбленным мотивам и образам, но и по звучанию их стихов. Связь поэзии Б. Корнилова и С. Есенина с фольклором очевидна. На протяжении всего творчества поэтов, связь эта всячески видоизменялась.

В дореволюционной лирике Есенина заметны элементы стиха, характерные для народного творчества. Например, постоянные эпитеты («темна ноченька», «кудри русые»), краткие прилагательные («алы зори», «белы снега»), зачины («Гой ты, Русь моя родная»), частушечные ритмы («хороша была Танюша, краше не было в селе»). Это было первым обращением поэта к народному творчеству. После революции 1917 года народность отразилась на метафорическом строе стихов Есенина. Характерной особенностью русского фольклора является то, сто в нем почти не встречаются самостоятельные описания природы, она соотнесена с мыслями и чувствами человека, разделяет с ним радость и горе, сочувствует ему.

В устной поэзии издавна существует один из приемов усиления эмоциональности стиха - повторение. Эта черта в высшей степени присуща есенинскому творчеству. Афористичность стиха – одна из ярчайших особенностей фольклора.

Лиризм, эмоциональность стиха Есенина, богатая гамма настроений и чувств в его произведениях отразились на своеобразном использовании поэтом афористического склада русской речи. Пословицы и поговорки богато используются им, скрепляя весь стих, делая его легко запоминающимся, придавая ему большую силу («Кто любил, уж тот любить не может. /Кто сгорел, того не подожжешь», «Так мало пройдено дорог,/Так много сделано ошибок»). Речь идет о принципиальной близости конструкций и интонаций.

В творчестве Есенина обильно представлена народная лексика. Поэт не отказывается от исконно русских слов, дошедших из глубокой древности («хладная планета, «Сонм чувств»), употребляет краткие существительные («конский топ», «людская молвь»).

В народном творчестве довольно часто встречаются полные рифмы («дрова – голова», «платок – цветок»), но более характерными для народного стиха являются рифмы, образованные по созвучию, а не по полному совпадению («велик делить», «назад – сказать»). Такая особенность рифмы присуща и творчеству Есенина.

Напевность – еще одна особенность есенинской лирики. Его стихи написаны как песни и легко положены на музыку. Популярности стихотворений – песен Есенина способствовало их главное ритмическое течение, простой язык, отсутствие словесной и образной затрудненности. Музыкальность – главное, что унаследовал Есенин у фольклора. В своей поэзии он часто использует песенные и частушечные сюжеты и мотивы, видоизменяя их порой до неузнаваемости. Очень важная для поэта ритмическая организация стихотворения. Они близки к частушкам, в которых преобладают хореические ритмы и обязательна рифмовка смежных или четных строк («Заиграй, сыграй, тальяночка»). От народного стиха Есенин берет прибаутки, припевки («Сыграй, тальяночка, эхая, Сыграй-ка, черномехая», «Выйди, выйди ты, милашка, на полчасика сюда»), форму выражения чувств («почернело мое сердце черней камня, горчей перца»), детали внешности героев («глаза черны, брови тоже, на цыганочку похожа»). От книжной поэзии – кольцевая композиция, но не буквальное повторение строк в конце; усложнение обратного параллелизма: «струи озера ткут узор, платок, «шитьем украшенный».

В поэзии Есенина нас покоряет и захватывает в «песенный плен удивительная гармония чувства и слова, мысли и образа, единство внешнего рисунка стиха с внутренней эмоциональностью, душевностью.

Ритмы частушки войдут в поэму зрелого Есенина «Песнь о великом походе» и будут звучать в некоторых его стихах – от «Заиграй, сыграй, тальяночка » до «Клен ты мой опавший, клен заледенелый». Песенная композиция наблюдается в стихотворениях «Этой грусти нам теперь не рассыпать. », «Низкий дом с голубыми ставными», «Никогда я не был на Босфоре» и др. важно заметить не только родство формы произведений Есенина с фольклором, но и духовную близость его лирического героя к герою народных песен. Близок прежде всего ощущением нерасторжимой связи с родной природой и с те жизненным укладом деревни, который нашел свое отражение в фольклоре.

Позднее Есенина привлекут в фольклоре еще и былины, духовные стихи, сказки, легенды. И народная песенность сделает его стихи узнаваемыми с полувзгляда.

Какова же связь поэзии Б. Корнилова с устным творчеством?

Корнилов вырос на стихах Есенина, хотя они и были современниками. Он взял у своего кумира не только задушевность, тонкую метафоризацию, он уловил есенинскую нежность к народным мотивам и невольно подражал им в начале своего творческого пути. Корнилов часто использует в ранних стихах те же эпитеты, символы, сто и Сергей Александрович (ветер-конь, «руки белые», «синие очи», «забытая краса»).

Появляются сквозные образы: березка, клен, ива, месяц, колокольчик и бубенец, тройка; постоянные цвета: белый, синий, голубой, красный, с которыми связаны в сознании поэтов образы любимой девушки, Родины, ночи, реки, метели т. д. Поэт часто прибегает к олицетворениям, излюбленному приему фольклора («солнце висит, стучит лебеда», «звезды падают», «волна ударяет»). Даже ритмический строй корниловских стихов не отходит ни от народности, ни от Есенина. Он пишет 6 и 8-стопным хореями в форме четверостиший парной рифмовки, используя при этом традиционные образы, связанные с деревней (рубаха, гумно, стоги сена и т. д. ). Но постепенно приходит к собственному индивидуальному стилю. Он не теряет милого частушечного, напевного звучания стихов, между строк иногда еще сквозят есенинские нотки, но его поэзия вышла на новый уровень. Поэт вырос духовно, влился в литературную среду Ленинграда. Разрыв с малой Родиной внес в его произведения мотив щемящей тоски, образы природы стали теперь не нарочито подражательными, а идущими от сердца Корнилов употребляет теперь собственные эпитеты, пусть и сходные по конструкции с народной поэзии. Творчество семеновского поэта утратило размашистость, ученическое начало и превратилось в самостоятельное, полное необыкновенного лиризма и музыкальной плавности.

Оба поэта используют кольцевые формы ( совпадения и переклички начал и концовок). А кольцевая композиция свойственна именно народной поэзии. Поэты соединяют фольклорную и литературную традиции, воспринимая у фольклора ощущение родственной близости человека с природой.

Народно-песенная основа лирики Б. Корнилова

Корнилов всегда с огромной любовью писал о «сини семеновских лесов», и я бродил по их тропам с таким чувством, что я здесь не в первый раз. Когда – то в чащах дымились скиты староверов, но и сейчас природа полна таинственной красоты – неподалеку от Семенова течет красивейшая река Керженец, подальше Светлояр – озеро в чьи воды ушел всеми маковками церквей Китеж – град, да можно найти и ту колдобину, куда оступилась лошадь Батыя, заставив седока поворотить свои полки назад. Эта необычная, сказочная красота дикого края во многом сформировала Корнилова – поэта. И сам городок со своим укладом, с ложкарями, ковшечниками, любителями гусиных боёв и городошных баталий, со светёлками и неповторяющимся рисунком наличников немало дал Корнилову, научив его, может быть, неприязни ко всякого рода серости, неоригинальности, подражательству. А главное, конечно, люди, которых нельзя не любить – благожелательные, отзывчивые, общительные в этом суровом краю.

Есть у Корнилова такая стихотворная сказка: «Как от мёда у медведя зубы начали болеть». Она в свое время была помещена в «Известиях». Он читал её на моих глазах перед многими аудиториями с неизменным успехом. В чём секрет обаяния этой сказки, не уснувшего с годами? В естественной народности и в естественном, а не вымученном юморе; в том, что она равно интересна и детям и взрослым.

В своем предисловии к сборнику Ольга Берггольц пишет: « Если бы не бессмысленная гибель, настигшая Бориса Корнилова в то время, когда он начал по-настоящему набирать высоту, вероятно, он стал бы очень крупным поэтом Но будем благодарны ему и за то, что он успел сделать: то что им сделано, несомненно, идёт на духовное вооружение народа. »

Его поэзия изначально лирична и задушевна. Она связана с разными песенными жанрами и мелодиями. Корнилов со вниманием и сердечной широтой прислушивался к всевозможным напевам. В его стихах звучат ритмы «Марсельезы» и «Интернационала», встречается лихая частушка и скромная «песня-девица». Он способен оценить краковяк, сыгранный слепым гармонистом, еще недавно ходившим на Варшаву. Любил Корнилов и «походным маршем оскаленный оркестр», и удаль цыганской пляски, и теплую грусть гитары:

За эту задушевность

Благодарю, струна!

Песни , боевые и грустные, надрывные и веселые, стремительные и протяжные, пела послереволюционная Россия. Из пестрой и разноголосой музыкально-песенной стихии рождалась новая эстетика, новые жанры и языковые формулы.

« Я вырос в деревне, - писал Корнилов, - где по вечерам после работы парни ходят толпой по улице и под гармонику поют песни. Они поют о любви. Об измене девушки, о драках.

Часто песни сочинялись тут же на ходу. Парней они бодрили и волновали, нас – мелочь – они переполняли гордостью: мы имели право петь о таких взрослых вещах. Мы были неравнодушны к этим песням – воздействие стихов удивляло меня. Я с благоговением смотрел на идущего впереди всех, даже впереди гармониста, парня. Это шёл сочинитель. Он был выше гармониста. Он задумывался, гармоника замолкала, он встряхивал кудрями – получалась песня»

Его «сосновая страна» была «глубинкой», «периферией», «провинцией». Вокруг – леса и болота, глухомань, бездорожье. Новь сюда проникала, но медленно. Все это «сдерживало» возможности таланта.

Но изображал ли кто-нибудь «непонятную родину», как он со знанием дела, со своей яркостью неповторимого поэтического видения?

При всем том, что старина ему ненавистна, он, до мельчайших подробностей зная ее приметы, все время тянется к ее изображению. Стихотворение «Терем». Это – «спор со стариной». Но с какой-то красочностью и с какими подробностями описывается «похищение». Все так, как и бывало в старину!

И вот -

Через сад,

Где белеет окно, я прыгаю, как от погони,

И нам для побега готовы давно лихие и верные кони.

Чтоб девушку эту никто не сберег - ни терем и ни охрана,

Ее положу на седло поперек, к кургану помчусь от кургана, и будет вода по озерам дрожать от конского грубого топота.

Медвежьею силой и сталью ножа любимая девушка добыта.

Знает Корнилов и приметы родного края, современный ему быт в деревеньках керженских лесов.

Все это ему дорого и близко: он вырос здесь, привык ко всему этому. И, естественно, что рядом со стихами о старине есть и просто лирические стихи. В них – неизбывная любовь к отчим местам; они овеяны почти есенинской легкой дымкой тоски и грусти.

стихотворение «Лирические строки» (1927).

Моя девочка верная, ты вновь невесела, и вновь твоя губерния в снега занесена.

Опять заплакало в трубе и стонет у окна, - метель, метель идет к тебе, а ночь – темным – темна.

В лесу часами этими

Неслышные шаги, - волчатами, с медведями играют лешаки, дерутся, бьют копытами, одежду положа, и песнями забытыми всю волость полошат.

Здесь что-то от сказки, от легенды, от «суеверий». Но ведь и это все – приметы «сосновой страны»: без сказки нет деревенского быта.

Дальше в этом стихотворении идет строфа:

И ты заплачешь в три ручья, глаза свои слепя, - ведь ты совсем, совсем ничья, и я забыл тебя.

Сентиментальность? Да. И хотя она, сентиментальность, сливается с тем, что почерпнуто из частушки (заплачешь в три ручья»), а это несколько «снимает» налет «жалостливости», поэт круто поворачивает ход повествования в другую сторону.

И всё-таки на первом плане в стихотворении – родные места и «девчонка верная». Остальное – «производное» от них, дополнение к ним.

Образ русалки в лирике обоих поэтов.

В стихотворении «Русалка»(1929) стихия многокрасочности проявляется уже в ином. Она – в легендарности «охотничьего вранья»: в невод к рыбаку якобы попала русалка.

Медвежья дорога – поганая гать, набитая рыбой река, - и мы до зари запекаем опять медвежья окорока.

Один говорит:

- На Иванов день закинул невода.

Вода не вода, а дребедень, такая была вода.

<> Звезда сияет на всех путях – при звездочке, при луне упала из невода и на локтях добыча ползет ко мне.

Вода стекает по грудям, бежит по животу, и я прибираю ее к рукам – такую красоту.

Теперь у желтого огня,

Теперь поет она, живет на кухне у меня русалка, как жена.

Она готовит мне уху,

На волчьем спит меху,

Она ласкает кожей свежей

На шкуре вытертой медвежьей.

Здесь прочная фольклорная основа. Таким образом, сказочность приобретает ещё большую поэтичность. Но разве дело только в сказочности? в стихотворении – два героя: охотник, говорящий о русалке как о жене, и тот, кто слушает эту «байку». Первый герой – мечтатель и фантазер, второй – человек реальных дел, твердо стоящий на земле и влюбленный в свой труд.

Сначала следует обратить внимание на такие строчки: «над белой волною гуляет весна и песня русалочья эта», «я поджидаю тебя над водой, а ты поджидаешь там»(можно подумать – под водой) и «иди, обитательница омутов, женщина с рыбьим хвостом».

Но давайте обратим внимание на другие строчки, и прежде всего на такую: « А я, веселый и молодой, иду по омутам» Она стоит в прямой близости к тому, о чём только что «наврал» охотник. Концовка стихотворения окончательно убеждает нас, что для «готов хлеб, и муж, и дом», конечно же, не для русалки, а для реальной женщины. В стихотворении « Русалка» нет никакой аллегоричности, никакого противопоставления мира красоты миру грубой жизненной прозы, никакого крушения человеческих надежд. Наоборот, в нем «развенчиваются» беспочвенные иллюзии. «Русалка» - это песнь неиссякаемой молодости и силе человека. И хотя человек показан внесоциально, сама его натура, его характер, его взаимоотношений с природой переданы верно: таких людей Корнилов в керженских лесах наверняка встречал не раз

Сергей Есенин, обратившись к традиционной для русской литературы теме трагического столкновения "детей природы" с носителями нового русского мышления и новой, создает свой вариант образа "лесной русалки". Это Лимпиада, возлюбленная молодого охотника Карева, из повести "Яр".

Идиллические отношения есенинских героев продолжаются короткое время, пока оба они находятся в замкнутом пространстве леса, опоенные "яровым дурманом" и колдовской синью озера. Неизбежный конфликт возникает от невозможности Лимпиады расстаться со своим миром дикой природы, а Карева - отказаться от возврата в большой мир человеческой реальности. История могла бы восприниматься как прозаическая безделица поэта, если бы Есенин не придал ей смысл аллегории, в подтексте которой драма современной ему России, мятущейся между патриархальным, обращенным в прошлое, в предание, в эпический полусон (женское начало - Лимпиада, чьи "космы из веток сосен" крепко запутались в девственном лесу уходящей старины, чей образ - символ прекрасной и страшной силы природной стихии) и жаждой открытой, действенной жизни, безмерно расширяющей горизонты и сулящей новые ощущения, знания, техническое, социальное, духовное обновление (мужское начало - Карев). Трагедия, переживаемая крестьянской Россией, бросившейся, как в омут с головой, в индустриальный, урбанизированный XX века, недвусмысленно прочитывается за столь близкими каждому русскому фольклорными образами русалки и молодого охотника. И по логике народных суеверий, и по логике реальной российской действительности, и по законам литературного произведения, влюбленные обречены на трагическое расставание, ибо непреодолим конфликт между старым и новым. Так же, думается, правы те, кто считают, что "Яр", по существу, предвосхищает пережитую самим С. Есениным духовную драму «12».