Личность и творчество А. С. Пушкина в оценке Ахматовой

«Поэзия Анны Ахматовой возникла в лоне так называемого «Серебряного века», – так стали со временем называть первые десятилетия XX века, оставив высокий титул «золотого века» для классического XIX столетия». Ее первая книга «Вечер», вышедшая в 1912 году, навсегда связала ее имя «с целым сонмом крупных и ярких поэтических миров – с Брюсовым, Бальмонтом, Белым, Сологубом, Вячеславом Ивановым, Волошиным, Гумилевым, а вскоре с Маяковским, Мандельштамом, Цветаевой, Клюевым, Есениным. Она, безусловно, многое взяла от своего ярко талантливого «серебряного века» – прежде всего, необычайно и виртуозно развитую словесную культуру, а также и самый дух новаторства, в высшей степени свойственный как наиболее крупным символистам, так и возникшим вскоре другим поэтическим школам и направлениям, пришедшим на смену символистской поэзии».

«Титулованная когда-то званием «Сафо XX столетия», она действительно вписала в великую Книгу Любви новые страницы. Ее главным достижением и ее индивидуальным художественным открытием была, прежде всего, любовная лирика. Могучие страсти, бушующие в сжатых до алмазной твердости ахматовских любовных миниатюрах, всегда изображались ею с величайшей психологической глубиной и точностью. В этом несравненном психологизме постоянно напряженного и драматического чувства она была прямой и достойнейшей наследницей великой русской классической литературы. Недаром так часто оглядывалась она на творения великих русских мастеров – от Пушкина до Блока. Уже в ранних книгах поэтессы мы видим всеобщность изображенного переживания, а это первый признак подлинного, большого и высокого искусства».

«Любовный роман, драматически, страстно и всегда неожиданно развертывавшийся во всех ее книгах, по-своему запечатлел взаимоотношения любящих сердец определенной эпохи. Художническая точность в передаче самого воздуха времени, бывшая первоначально природным свойством таланта, затем, на протяжении долгих десятилетий, целенаправленно и трудолюбиво отшлифовывалась до степени того подлинного, сознательного историзма, который поражает всех читающих и как бы заново открывающих для себя позднюю Ахматову – автора «Поэмы без героя» и многих других стихов, воссоздающих и со свободной точностью перемежающих различные исторические эпохи.

В творчестве Ахматовой нет резких переломов. Она очень устойчива в своем художественном методе, который настолько определенный, что в любой строке можно узнать автора. Основные особенности поэзии Ахматовой – лаконизм и энергия выражения. Основа метода определилась уже в первом сборнике. «Лаконизм стал принципом построения. Лирика утеряла как будто свойственную ее природе многословность. Все сжалось – размер стихотворений, размер фраз. Сократился даже самый объем эмоций или поводов для лирического повествования. Перед нами конкретные человеческие чувства, конкретная жизнь души, которая томится, радуется, печалится, негодует, ужасается, молится и просит.

Изменилось отношение к слову. «Словесная перспектива сократилась, смысловое пространство сжалось, но заполнилось, стало насыщенным. Вместо безудержного потока слов, значение которых затемнялось и осложнялось многообразными магическими ассоциациями, мы видим осторожную, обдуманную мозаику. Речь стала скупой, но интенсивной. Слова не сливаются, а только соприкасаются – как частицы мозаичной картины. Именно поэтому они обнаруживают перед нами новые оттенки своих значений».

«Мы чувствуем смысловые очертания слов, потому что видим переходы от одних слов к другим, замечаем отсутствие промежуточных, связующих элементов. Слова получают особую смысловую вескость, фразы – новую энергию выражения. Утверждается интенсивная энергия слова. Становится ощутимым самое движение речи – речь как произнесение, как обращенный к кому-то разговор, богатый мимическими и интонационными оттенками. Стиховая напевность ослаблена, ритм вошел в самое построение фразы. Явилась особая свобода речи, стих стал выглядеть как непосредственный, естественный результат взволнованности. Чувство нашло себе новое выражение, вступило в связь с вещами, с событиями, сгустилось в сюжет. Явилось ощущение равновесия между стихом и словом».

Таков в общем виде поэтический метод Ахматовой, с помощью которого её любовная лирика стала созвучна чувствам и переживаниям людей, жизнь которых осветила любовь, даря и радость, и грусть, и волнения, и страдания.

Ахматова вступила в литературу сразу как зрелый поэт. Уже в первых своих книгах она стремилась выразить новое понимание истории и человека в ней. Творческий путь Ахматовой был долгим и трудным. Начав с акмеизма, но, оказавшись уже и тогда значительно шире этого довольно узкого направления, она пришла в течение своей долгой и напряженно прожитой жизни к реалистичности и историзму.

Но не всем известно, что на протяжении десятилетий Ахматова вела титаническую и обреченную борьбу за то, чтобы донести до своих читателей "царственное слово", перестать быть в их глазах только автором "Сероглазого короля" и "перепутанных перчаток". Начиная с 20-х годов, её стихи печатались только в усеченных публикациях. «Издания, дающие подлинное представление о её творчестве, станут возможными только через двадцать с лишним лет после кончины автора».

Совершенства, как всякий большой поэт, Ахматова достигла сразу, с первых стихов "Вечера", и как всякий большой поэт, она возрастала от совершенства к совершенству. "Тайны ремесла", "Поэма без героя", "Реквием", вся "Седьмая книга" – вот вершины ее позднего творчества.

При всей ее трагичности нельзя не видеть и законченности в судьбе Ахматовой. Бурная слава в молодости, длительные годы унижения и страдания, а затем уже не столько русское, сколько мировое признание.

В последние годы практически не осталось "белых пятен" в творческом наследии Анны Ахматовой. Полностью опубликованы "Поэма без героя", "Реквием", циклы "Черепки" и "Венок мертвым", множество неизвестных ранее широкому кругу читателей философских и гражданских стихов 30-60-х годов.

Сегодня звезда Ахматовой сияет ярко, как никогда. Свидетельство тому – издания и переиздания ее стихов, прозы и переписки, книги и сборники воспоминаний о ней, переводы на иностранные языки, широкое читательское и критическое признание.

Ахматова, в худшие годы окруженная лишь небольшим кружком почитателей, вышла победительницей из исторического противостояния с советской властью. Но отголоски того времени долго ещё будут мешать воспринимать Ахматову как серьезного поэта, творчество которого пронизано глубокой гражданственностью, чуткостью к бедам и чаяньям нашего народа, отразившего в своих произведениях страшные события минувшего столетия. Поэта, который не предал свою Родину, свой народ, оставался рядом с ним в тяжелые годы, и на себе испытавшего всю их жестокость.

Судьба созданного художником не сводится к его личной судьбе: художник уходит – искусство остается. Поэзия Ахматовой остается классическим памятником своей эпохи, поистине великой под знаком понесенных утрат, непревзойденной по масштабам давления власти на человека и по крепости его ответной стальной закалки.

Нельзя забывать о том, что А. А. Ахматова жила и творила в тот период ХХ столетия, который, начиная с 1905 года, охватывает две мировые войны, революцию, гражданскую войну, сталинскую чистку, холодную войну, оттепель. Жизнь и творчество такого человека для наших современников представляет огромный интерес.

Читая стихи и прозу Ахматовой, понимаешь, что кумиром и предметом её восхищения был Пушкин. Она пронесла эту любовь через всю свою жизнь. Любовь к Пушкину нашла своё отражение и в творчестве Ахматовой. Для нас современных читателей, несомненно, большую ценность будет представлять рассмотрение вопроса о влиянии личности А. С. Пушкина на творчество А. А. Ахматовой.

Ахматова создала сложную историю женского характера, оказалась открывателем обширнейшей и неведомой до того в поэзии области. В связи с этим обычно подробно обсуждается любовная лирика Ахматовой, её поэтический метод, стиль и т. п. , что и было кратко изложено выше. Но, она всегда оставалась поэтом традиционным, поставившим себя под знамя русской классики, прежде всего Пушкина. Однако эта сторона творчества Ахматовой недостаточно анализируется. А ведь именно она и заслуживает рассмотрения со стороны исследователей русской поэзии и читателей.

Таким образом, целью нашей работы является исследование того, какое значение имеет А. С. Пушкин в творчестве А. Ахматовой. В результате этого мы получим весьма яркое и многоплановое представление о духовно-биографическом опыте автора, круге умонастроений, личной судьбе, о творческой эволюции поэта.

Глава 1. А. С. Пушкин – источник вдохновения для А. Ахматовой

Когда-то Гете советовал: если хочешь понять душу поэта, поезжай в его страну. Он имел в виду Родину как страну детства. Ведь детство и юность чаще всего действительно определяют голос просыпающейся Музы. Волею судеб Ахматова оказалась в Царском Селе, где прошли ее детские, отроческие и гимназические годы. Там и сейчас каждый невольно ощущает неисчезающий, вечный пушкинский дух, словно навсегда поселившийся на этой вечно священной земле русской поэзии. По-видимому, именно с Царского Села началась ее поэтическая стезя, мистически осененная гением А. С. Пушкина. Царское Село неотрывное от имени Пушкина до конца жизни оставалось духовной и поэтической родиной для Ахматовой. Пушкин был для неё неоскудевающим источником творческой радости и вдохновения.

С ранней юности любовь к гению усугублялась для нее важнейшими воспоминаниями детства. Через много лет Ахматова не раз – и в стихах, и в прозе – вернется к Царскому Селу. Оно, по ее словам, то же, что Витебск для Шагала – исток жизни и вдохновения.

Но божеством Царского Села, его солнцем был для юной гимназистки Ани Горенко, конечно, Пушкин. Их сближало тогда даже сходство возраста: он – лицеист, она – гимназистка, и ей казалось, что его тень мелькает на дальних дорожках парка.

Юность Ахматовой прошла, таким образом, в освященном пушкинским именем Царском Селе, где все напоминало о том, что здесь сто лет назад

Много раз гуляла и она по аллеям парка в Царском Селе, видела все то же, что когда-то до нее лицезрел юный Александр Пушкин.

Стихи Ахматовой, посвященные Царскому Селу и Пушкину, проникнуты той особенной краской чувства, которую лучше всего назвать влюбленностью. Анна Ахматова всегда не без гордости говорила, что ей выпало счастье застать краешек века, в котором жил Пушкин. Впрочем, и сама «пушкинская эпоха» должна была – в годы детства и юности Анны Ахматовой – представляться окружавшим ее людям, а значит, отчасти и ей самой, не столь исторически и психологически отдаленной, какою она кажется нам, живущим уже в XXI веке.

В поэтическом сознании А. Ахматовой это промелькнувшее когда-то хронологическое «соседство по веку» было, однако, моментом далеко не второстепенным: оно стало для нее как бы визитной карточкой, дозволявшей безбоязненно входить в давно прошедшие времена на правах, дарованных не только властью поэзии, но и властью любви. Стихи, которые она посвятила Пушкину, – и те, что написаны в молодости, и те, что созданы позже, – и не только стихи, но и строгая литературоведческая проза, проникнуты таким дружески-интимным чувством, таким сердечным уважением, такой душевной внимательностью, какие почти не встречаются в современной обширнейшей Пушкиниане, может быть, как раз потому, что никто уже не помнит даже краешка того самого "пушкинского века". Ахматова же была ему причастна, что и определило полноту ее взаимоотношений с великим поэтом.

Отношение Ахматовой к Пушкину неизменно проникнуто легкой грустью и светлой печалью; оно неизменно сдержанно, полно интимных недомолвок и трепетных воспоминаний. Даже в ее зрелых стихах чувствуется, что первая любовь к поэту пришла к ней в раннем девичестве, что наложило непреходящий оттенок печали на романтически восторженное преклонение перед гением.

Однако все то, что в творчестве Ахматовой, так или иначе, переносит нас к Пушкину, неизменно помогает нам самим углубиться в живущее в недрах души сдержанное спокойствие. Печаль вовсе не тягостна и не темна. Ощущение несбыточности мечтаний о единении с возлюбленным вовсе не воспринимается как нечто болезненное и травмирующее. Напротив, чувствуется, что именно эта вынужденная отдаленность как раз и помогает сохранить высокие чувства во всей их первозданной чистоте и благоухающей свежести.

А. Ахматова не раз говорила о том, что только гению может быть дарована вечность. О Пушкине она высказывалась совершенно прямо: «Он победил и время и пространство!». Среди знакомых Анны Андреевны были люди, так или иначе связанные с Пушкиным. К примеру, Николай Владимирович Недоброво, поэт, критик, автор первой большой статьи о творчестве поэтессы в «Русской мысли», возводил свою родословную к Пушкину. В 1916 году, в одну из совместных их прогулок по аллеям Екатерининского парка, и родилось стихотворение озаглавленное, как и у Пушкина, «Царскосельская статуя», которое имело посвящение «Н. В. Н. » – Николаю Владимировичу Недоброво.

Надо сказать, что небольшое ахматовское стихотворение, безусловно, одно из лучших в уже необозримой сейчас поэтической пушкиниане, насчитывающей, по-видимому, многие сотни взволнованных обращений к великому гению русской литературы. Но Ахматова обратилась к нему так, как только она одна и могла обратиться, – как влюбленная женщина, вдруг ощутившая мгновенный укол нежданной ревности, к той красавице с кувшином, которою ОН любовался, воспел и навек прославил. И которая теперь так весело грустит, эта нарядно обнаженная притворщица, эта счастливица, поселившаяся в бессмертном пушкинском стихе!

Ахматова с женской пристрастностью вглядывается и в знаменитое изваяние, пленившее когда-то поэта, и в пушкинский стих.

В сущности, она не без мстительности доказывает Пушкину своим стихотворением, что он ошибся, увидев в этой ослепительно стройной красавице с обнаженными плечами некую вечно печальную деву. Вечная грусть ее давно прошла, и вот уже около столетия она втайне радуется и веселится своей поистине редкостной, избраннической, завидной и безмерно счастливой женской судьбе, дарованной ей пушкинским словом и именем.

Таким образом, в каждом, даже самом дальнем родственнике Пушкина, Анна Андреевна видела частицу самого гения, видела в потомках нечто нетленно пушкинское, чему и воздавала свою трепетную хвалу.

Пушкин для нее невообразимо далекий и одновременно поразительно близкий друг, умудренный коллега, собеседник и брат. Чувство Ахматовой к Пушкину проникнуто романтической мелодикой. Он близок ей еще и тем, что сама Ахматова по натуре – человек негордый, благозащищающий и тяготеющий к оправданию людских слабостей и ошибок. Ей горько созерцать кровоточащие раны несовершенного мира, но она не спешит отвергнуть то, что вызывает в ней боль, напротив, она спешит принять все стремящееся к ней, не противопоставляя себя страдающему существованию. И в этом сердечно сияющем умонастроении она ощущает близость Пушкина, его одобрение и поддержку.

По натуре своей Анна Андреевна – хранительница, утешительница и берегиня. Она спешит обогреть озябшие сердца и никого не стремится осудить или даже наставить на путь истинный. Она насквозь позитивна, насквозь животворна, ничего не отвергая и ничего не сторонясь, она берет все таким, каким оно перед нею является, и продолжает прясть свою сокровенную пряжу – ткань стихов, в которой всему находится свое место, где все умудряется поразительно тонко соответствовать всему другому. Как и Пушкин являлся великим вдохновителем, а вовсе не одним только обличителем и трибуном, так и сама Ахматова всецело отдана одной высокой страсти – вселять в людские сердца надежду и веру.

Есть еще одна загадка удивительной близости творческих стилей Анны Андреевны и Александра Сергеевича, которая некоторыми литературоведами называется «тяготением к невысказанному».

«Тайна» на языке Ахматовой – знак высшей ценности сакрального знания, которым осенено поэтическое слово. Поэтому и свою поэзию Ахматова определила как фатальную заданность творческого поведения, над которой она не властна:

Эти строки раскрывают саму природу ахматовского поэтического высказывания, его подтекстовое содержание, порождающее смыслы, способные существовать лишь как скрытые, утаенные, недоговоренные и вообще до-словесные. Данное свойство поэтического языка у Ахматовой становится не просто знаковым элементом поэтики, но и формообразующим стимулом, определившим «странность» ее поэтического самовыражения.

Учителем Ахматовой в краткости, простоте и подлинности поэтического слова был на протяжении всей ее жизни А. С. Пушкин. Анализируя пушкинский отрывок «Мы проводили вечер. », Ахматова писала: «Да и отрывок ли это? Все, в сущности, сказано. Головокружительный лаконизм здесь доведен до того, что совершенно завершенную трагедию более ста лет считали обрывком чего-то». Конечно же, Ахматова открывала в Пушкине те творческие возможности, которые составляли особенность ее собственного поэтического опыта, вобравшего в себя почти вековую историю русской лирики и выходящего к Пушкину на новом историческом и эстетическом уровне.

С первых же шагов в поэзии Ахматова обнаруживает особый вкус к той самой манере, которая выражает себя в «головокружительном лаконизме», постепенно превращая эту манеру в стиль. В лирике Ахматовой вырабатывалось новое жанровое образование – фрагментарная лирическая конструкция с присущими ей отрывочностью, безначалием, пропуском текстовых единиц. И пушкинские отрывки представали неким прообразом этой структуры. Потому и утверждала Ахматова с безоглядной уверенностью: «Пушкин не решился или не успел представить их как вещи нового жанра». Получается, что за Пушкина это делала она.

Нарушение привычного, неожиданность несовпадения с ожидаемым – вот чему учили ее пушкинские отрывки с их «смелостью и даже дерзостью композиции». Как, должно быть, ей были близки и понятны слова О. Мандельштама из его статьи «Петр Чаадаев»: «О наследство мыслителя! Драгоценные клочки! Фрагменты, которые обрываются как раз там, где больше всего хочется продолжения, грандиозные вступления, о которых не знаешь Напрасно добросовестный исследователь вздыхает об утраченном, о недостающих звеньях: их и не было, они никогда не выпадали».

С каким-то особым торжествующим чувством Ахматова восклицает: «А он не мог без тайны. Она, одна она влекла его неудержимо» («Пушкин в 1928 году»). «Тайнопись» Пушкина здесь не просто сокрытие тех или иных жизненных реалий. Это внутреннее, глубинное свойство пушкинской художественной речи, которое Ахматова соотносила с собственным способом «жить стихом». Подобное умолчание предполагало средства своего самообнаружения: недоговоренность, намек, интонацию, – что и составляло «тайнопись» как принцип неканонизированной поэтики, «сознательно умалчивающей о многом». В пушкинской прозе, как и в драматургии, Ахматова находила диспропорцию между текстовой информацией и глубиной подтекста, возникающего из недомолвок, намеков, указаний, отсылов в затекстовый слой произведения, – всю систему указаний на присутствие неназванного.

Несомненно, «пушкинские штудии» Ахматовой включали в себя такого рода наблюдения, что, кстати, проясняет многое и в ее поэтике – особенно нарушение традиционной сюжетики лирического стихотворения, когда вся конструкция «дает ощущение сюжета, не проясненного до фабулы». Известное утверждение О. Мандельштама о том, что «генезис Ахматовой связан с русской прозой», с «огромной сложностью и психологическим богатством русского романа девятнадцатого века» – Толстого, Достоевского, Тургенева, Лескова («Письмо о русской поэзии»), с большой долей вероятности можно продолжить указанием на «Пиковую даму». Не случайна оглядка на эту повесть Пушкина в одном из поздних поэтических фрагментов, где все построено на поэтике умолчания.

Таким образом, мы видим, что Ахматова как поэт сформировалась под влиянием музы великого русского поэта, вобрав в себя все лучшее, что привнес в русскую поэтическую традицию Александр Сергеевич Пушкин. Влияние его творчества на Анну Ахматову особенно сильно не только в силу обстоятельств (жизнь в Царском Селе), но и той огромной любви, которую питала поэтесса к Пушкину. Для неё Пушкин – это и живой человек, и великий русский гений. Любовь к Пушкину не в малой степени определила для Ахматовой реалистический путь развития. Краткость, простота и подлинность поэтического слова – этому Ахматова училась у Пушкина. Именно такой, подлинной, была ее любовная лирика, в которой отразились многие и многие судьбы женщин, «великая земная любовь»:

Глава 2. Поэтический диалог А. Ахматовой с А. С. Пушкиным

Мы уже рассмотрели, что «в культурном мире Ахматовой существовало явление ни с чем не сравнимое – Пушкин». У русских писателей вообще особое восприятие Пушкина. Других классиков можно любить или не любить – это вопрос литературной позиции. Иначе с Пушкиным. Все понимали, что это стержень, который держит прошлое и будущее русской литературы. Без стержня распадается связь.

«У Анны Андреевны было до странного личное отношение к Пушкину и к людям, которые его окружали. Она их судила, оценивала, любила, ненавидела, как если бы они были участниками событий, которые все еще продолжают совершаться ».

В творчестве Ахматовой Пушкин открыто присутствует и на образно-тематическом, и на интертекстуальном уровнях. На страницах своих произведений Ахматова на протяжении всей своей жизни ведет диалог с А. С. Пушкиным.

Проведем небольшое исследование книги Ахматовой с названием «Ива».

1920 – 1940 годы – один из самых трагических периодов в жизни и творчестве поэта. Ахматова в «черном списке» поэтов: ей запретили печататься, публично читать свои стихи. А. Ахматову исключают из ленинградского отделения Союза писателей как «непролетарского поэта». Производятся аресты близких и дорогих ей людей: сына Л. Гумилева, мужа Н. Пунина, друзей – Л. Гинзбург, Б. Эйхенбаума; травля и смерть О. Мандельштама.

Но, несмотря на все это Ахматова продолжает писать стихи. Она объединяет их в книгу под названием «Ива» (стихи 1920 – 1940 г. г. ), которая была включена в сборник «Из шести книг», вышедший в свет в 1940 году. В состав «Ивы» перешли и некоторые стихотворения из «Anno Domini».

Заглавие «Ива» связано со стихотворением А. С. Пушкина «Царское Село». Из него взят эпиграф к стихотворению «Ива»:

И дряхлый пук дерев

Большинство стихотворений «Ивы» связано с темой творчества, с темой трагической судьбы поэта.

Образ ивы – это не только образ живой свидетельницы первого явления Музы к Пушкину. Ива – хранительница воспоминаний о поэтической юности Ахматовой. Ива – символ старожила Царского Села, мотив которого – один из важнейших в книге. Царское Село – это русский поэтический парнас, где «столько лир повешено на ветки», лир «золотых» и «серебрянных», лир А. Пушкина и И. Анненского, А. Дельвига и Н. Гумилева, В. Кюхельбекера и Н. Недоброво. Царскосельский воздух создан для того, «чтоб песни повторять». «Книга А. Ахматовой «Ива» – это новая песня, песня – воспоминание, песня – поминовение, слова которой сотканы из повторов песен и имен поэтов, предшественников и современников «Музы плача»: Данте, Шекспира, Пушкина, Лермонтова, Гумилева, Недоброво, Лозинского, Пастернака, Есенина, Маяковского, Цветаевой, Мандельштама. Слово «ива» практически всегда сопровождается эпитетом «плакучая». Она, пригибаемая ветром к земле, застывает в немом поклоне. Поклон, преклонение – позиция поэта в данной книге».

«Книга «Ива» отличается от всех предыдущих книг Ахматовой тем, что не имеет внутреннего лирического сюжета. По этим стихам, с намеренно перемешанной хронологией, трудно представить себе, как шло развитие творчества Ахматовой с 1924 по 1940 год. И хотя книга была встречена восторженно и читателями, и немногочисленной прессой, жизнь ее оказалась слишком короткой».

В полный голос мотив исчезновения, разрушения всех долгие годы складывавшихся устоев, родовых связей звучит в стихотворении «Ива». Эти ценности разрушены насильственно. «Сопоставим: в эпиграфе – «дряхлый пук дерев» и у Ахматовой – «там пень торчит». В первом случае – естественное умирание, во втором – насильственная смерть: пень ассоциируется, прежде всего, с делом лесоруба или вмешательством стихии. Погибшая ива есть свидетельство разрушенной цепи времени, «разорванной связи» с миром исторической и культурной преемственности».

«Ахматова, избирая для эпиграфа полустих «И дряхлый пук дерев», внутренне его преобразует, насыщает принципиально новым содержанием. В конце эпиграфа она вместо полагающегося многоточия ставит точку. Это не случайность. Ставя точку на место ожидаемого многоточия, Ахматова ограничивает, локализует смысл эпиграфа, вычленяет единственно нужный ей оборот, фиксирует на этом обороте читательское внимание. В контексте пушкинской элегии «дряхлый пук дерев» есть объект наблюдения, на что указывает форма винительного падежа (« и увижу я дряхлый пук дерев»). Эпиграф у Ахматовой автоматически воспринимается как субъект действия. Рядовая в пушкинском контексте деталь выводится за пределы эстетической системы элегии и приобретает черты символа».

Таким образом, на примере названия только одной книги Ахматовой, одноименного с ней стихотворения и эпиграфа к нему мы увидели диалог двух поэтов.

Глава 3. Образ Пушкина в ахматовской лирике

Анна Ахматова известна не только как поэт, но и как своеобразный пушкинист. Она усердно и с большим интересом занималась изучением жизни и творчества Пушкина. Свое понимание затронутых проблем она выразила в серии специальных исследований.

Тем удивительнее на фоне этих свидетельств исключительная редкость прямых упоминаний имени Пушкина или каких-либо связанных с ним реалий в ахматовской лирике. Только в первой книге стихов, написанной до начала «пушкинских штудий», говорится, как можно догадаться, о Пушкине-лицеисте и в последней, «Седьмой книге», встречается одно произведение под заголовком «Пушкин» и короткий цикл из двух стихов под общим названием «Городу Пушкина». Принимая во внимание «до странности личное отношение» Ахматовой к Пушкину, невозможно усомниться в постоянном присутствии его образа в ахматовском поэтическом мире. Почему же он так редко наблюдаем непосредственно?

Поэтический мир – это не зеркальное отражение окружающей действительности, а ее волшебное преображение. Подобное преображение претерпел и образ Пушкина. Он как бы распался на фрагменты, рассеялся, растворился, получил новые формы воплощения. Поэтому его специфические черты можно увидеть, если изменить угол зрения, если взглянуть на этот мир «изнутри».

Попытаемся выделить фрагменты образа Пушкина в ахматовской лирике. В нашу задачу не входит систематическое описание всех фрагментов. Нас интересует только разнообразие форм воплощения этого образа.

Ахматова, как известно, придавала большое значение композиции своих книг. Формируя собрания стихотворений, она располагала тексты по их внутренней взаимосвязи. Первую книгу стихов «Вечер» открывает произведение «Любовь», а сразу вслед за ним располагается цикл «В Царском Селе». В третьей части этого цикла появляется персонаж, в котором легко узнать юного Пушкина.

Ахматовский Пушкин описан очень реалистично. Можно сказать, что перед нами портрет художника в юности. Мы видим темнокожего («смуглого») мальчика («отрока») в форменной одежде («треуголка») за чтением книги фривольного содержания. Какие личностные смыслы передает этот образ? Отметим два, наиболее очевидных.

Во-первых, «Еле слышный шелест шагов» свидетельствует, что движение прошлой жизни не прекращается, а лишь заглушается толщей времени. Прошлое продолжает жить в настоящем, предопределяя будущее. Во-вторых, в жизни поэта значимо все, а не только его творчество. Жизнь и творчество неразделимы. Невозможно восхищаться творениями поэта и не любить («лелеять») самого творца.

Первое изображение не столь реалистично. Мы видим белый мраморный памятник, единственная черта сходства которого с Пушкиным – «запекшаяся рана». Однако в пространстве поэтического мира он располагается в том же месте, где прежде стоял «смуглый отрок» – на берегу озера. Здесь же находится лирическая героиня, «двойником» которой является этот памятник. Появление «двойника» выражает, вероятно, следующий личностный смысл: Пушкин – это воплощенная поэзия, а поэтическое творчество – способ перевоплощения в Пушкина. Судьба лирической героини предопределена ее пространственным положением. «Смуглый отрок» превратился в белый Памятник, поэтому и она, указывая эту же форму будущего воплощения, предстает в настоящем как «смуглая отроковица».

Вторая и третья части цикла представляют собой как бы маленькую пушкиниану, события в которой своеобразно пересекаются с событиями жизни и судьбы лирической героини. Первоначально Пушкин виден как Памятник, рядом с которым подразумевается присутствие «смуглой отроковицы», а столетие спустя он же виден как «смуглый отрок», рядом с которым, в обратной перспективе, незримо соседствует памятник его «двойнику».

На возможность подобной интерпретации указывает, во-первых, обратная хронология описываемых событий, а во-вторых – двойное «зеркальное» отражение образа лирической героини. Первоначально упоминается ее «мраморный двойник» (первое «зеркальное» отражение), а затем – его перевернутое изображение в воде: «Озерным водам отдал лик» (второе «зеркальное» отражение). Если Памятник – это «двойник» лирической героини, то и его «лик» – ее же собственное лицо. Все три персонажа второй части цикла – двойники, но первые два (лирическая героиня и Памятник) подобны только «внутренне», а Памятник и Лик еще и «внешне».

Сходные отношения связывают действующих лиц в третьей части цикла. Описывая «смуглого отрока», погруженного в чтение, лирическая героиня выступает от группы «мы». Эту группу можно подразделить на две подгруппы – «я» и «вы», члены которых связаны общим отношением к Пушкину, т. е. «внутренне» подобны между собой и представляют в этом смысле группу «двойников». Один из них (лирическая героиня) еще и «внешне» подобен Пушкину.

О Пушкине прямо не говорится ни слова. Речь идет только о «городе Пушкина»: «О пленительный город загадок», в любви к которому признается лирическая героиня: «Я печальна, тебя полюбив». Одновременно можно понять, что прежде она была «смертельно» влюблена в кого-то еще: «Задыхалась в предсмертном бреду», а сейчас ее сознание прояснилось и тело уже не чувствует боли: «Грудь предчувствием боли не сжата».

В первой части цикла действуют три персонажа: лирическая героиня, ее Возлюбленный, который может, «если захочет», поглядеть ей в глаза, и ее «розовый друг» – игрушечная Птица (какаду). Подчеркнуто внутреннее сходство именно с этой Птицей: «А теперь я игрушечной стала, / Как мой розовый друг какаду». Редкая, экзотическая птица какаду – это не только ее «друг», но и первый «двойник». Превращаясь в «игрушечную» Птицу, лирическая героиня как бы окаменевает, т. е. делает первый шаг на пути превращения в Памятник.

Итак, сквозными персонажами «маленькой пушкинианы» являются лирическая героиня и ее «телесные» двойники, первый из которых – розовая Птица, второй – белый Памятник и третий – смуглый Отрок (Юноша). Помимо «телесных», имеется параллельная им группа «бестелесных» парных персонажей, также связанных с лирической героиней.

В первой части это Возлюбленный, во второй – Лик, в третьей – подразумеваемый второй «мраморный» Памятник.

Вышесказанное позволяет сделать три вывода.

Первый: образ ахматовского Пушкина неотделим от образа ее лирической героини. В частности, невозможно сказать, в кого так безнадежно и безответно влюблена лирическая героиня, кто ее таинственный Возлюбленный. Либо она влюбляется в себя, любуется, как Нарцисс, своим отражением в воде, а затем вспоминает свое детство, либо речь идет все-таки о Пушкине, на что намекает объединение всех трех произведений в один цикл «по месту действия».

Второй: пушкинские отображения рождаются парами, члены которых связаны с лирической героиней любовными или дружескими отношениями и напоминают один из исходных образов.

Упомянутых персонажей связывали с лирической героиней любовные отношения. Первый из них и сейчас влюблен, но в другую, а второй превратился в «бронзовый» (смуглый!) Памятник.

Третий: фрагментация образа Пушкина сопровождается трансформацией составляющих его элементов (признаков) по трем основным направлениям – превращение в Птицу, превращение в Памятник и превращение в человека. Поэтому Пушкин-лицеист за тем же занятием – чтением, еще раз появляется только в незаконченной поэме «Русский Трианон».

Зато в поэтическом мире Ахматовой встречается множество Птиц и статуарных изображений.

На «птиц» разных «видов» похожи друзья и подруги лирической героини:

«Только ты, соловей безголосый. », «Художник милый. свистал как чиж. », «А иволга, подруга / Моих безгрешных дней. ». Но чаще других упоминаются Лебеди. Ее первая любовь – «серый лебеденок», друзья-поэты –

«лебединая стая», а Александр Блок именуется «лебедем чистым». Косвенно сближается с этой птицей и Александр Пушкин. Он из тех, «кто знает, что такое слава», а «слава» в поэтическом мире Ахматовой «плывет как лебедь»: «И слава лебедью плыла. »

На Птицу похожа и сама лирическая героиня. «Любимый» прикасается к ней, как к птице: «Так гладят кошек или птиц. »; птицей она представляется умирающему «царевичу»

Примечательно, что «двойники» в виде отражений в воде имеются только у самой лирической героини: «Я тебя одарю. Отраженьем моим на воде. », у Памятника и у Лебедя: «И лебедь, как прежде, плывет сквозь века, / Любуясь красой своего двойника». Это позволяет включить и Лебедя в число орнитоморфных (превращённых в птицу) отображений образа Пушкина в ахматовской лирике. Возможно, «черный» Ворон – трансформированная ипостась «смуглого отрока», а «белый» Лебедь – беломраморного Памятника.

Статуарность образа лирического героя проявляется в подчеркнутой неподвижности его лица, в «неживой», «застывшей» улыбке: «Под лампою зеленой, / С улыбкой неживой, / Друг шепчет. », «Так зачем улыбкой странною / И застывшей улыбаемся. », «Озарила тень улыбки / Милые черты. » Столь же малозаметна улыбка на лице лирической героини: «У меня есть улыбка одна: / Так, движенье чуть видное губ. / Для тебя я ее берегу – / Ведь она мне любовью дана». Так могут улыбаться статуи.

Дом, в котором живет лирическая героиня с мужем, посещает таинственный ночной гость, «Под чьими тяжеленными шагами / Стонали темной лестницы ступени, / Как о пощаде жалостно моля». Не Командор ли это вернулся к донне Анне? Напомним, что имя лирической героини в поэтическом мире Ахматовой – Анна: «Мне дали при крещенье имя Анна. » Во внетекстовом контексте этот эпизод можно интерпретировать как перекличку с пушкинским Дон Жуаном, а во внутритекстовом – как напоминание об одной из форм воплощения Пушкина.

Постоянно «каменеет» и сама лирическая героиня. Это выражается либо в «странном онемении тела»: «Тупо болит голова, / Странно немеет тело», либо в прямом признании: «Но и сама я стала как гранит. » Как статую видит ее лирический герой: «Подошла. Я волненья не выдал, / Равнодушно глядя в окно. / Села, словно фарфоровый идол, / В позе, выбранной ею давно». Статуарность внешнего облика прототипа лирической героини Анны Ахматовой отмечали многие ее современники.

Одно из «зеркальных» отражений Памятника – его Лик, который виден как бы сам по себе. Первоначально он виден как отражение в водах озера, а затем перемещается на небо, на место Солнца, но остается в прежней рифменной связи со словом «двойник»:

Над нами лик жестокий и бескровный. /«Косноязычно славивший меня. », 1913/

Отмечаемая «бледность» этого Лика и его «бескровность» свидетельствует, что перед нами все то же отражение «белого» и «мраморного» Памятника.

Рискнем высказать предположение, что Ахматова пережила не обычное, а «анимизированное» видение Мандалы, «одушевленное» образом Пушкина. Это и предопределило ее мироощущение и наложило специфический отпечаток на ее творчество с самого начала. Этим объясняется и необычайно смелое, для начинающего поэта, упоминание Пушкина как своего «мраморного двойника», что «зеркально» означало: я – это юный Пушкин сегодня.

Следуя открытому «мировому закону», лирическая героиня «повторяет» судьбу своего «двойника» в такой же обратной, «зеркальной» последовательности. На теле Памятника имеется «запекшаяся рана». Запекшаяся кровь на белом фоне выглядит как черное пятно. Из внетекстового контекста нам известно, что Пушкин умер от огнестрельного ранения. И на теле лирической героини появляется черное пятно – цель для выстрела: «Углем наметил на левом боку / Место, куда стрелять. », а затем и «черная рана».

Описываемые события, как и в «маленькой пушкиниане», выстроены в обратной хронологической и текстуальной последовательности. Первоначально мы видим «холодный труп» и только в следующей книге говорится об «угольной метке».

Особенно примечательна трансформация образа Пушкина в ахматовскую Музу.

Сходство со «смуглым отроком» очевидно. Смущает только то, что Муза – не «отрок», а «отроковица». Но подобные превращения «мужчин» в «женщин» и наоборот – не редкость в поэтическом мире Ахматовой. Достаточно вспомнить того самого «любимого», который «гладил» лирическую героиню «как птицу», не испытывая к ней глубоких чувств. Судя по цвету его ресниц, он был рыжим:

Подобную трансформацию претерпел и «смуглый отрок», видоизмененная форма которого – ахматовская Муза – является, в свою очередь, и «близким родственником» («сестрой») и «зеркальным отражением» лирической героини.

Примеры можно множить и далее, но приведенные показывают: образ Пушкина – центральный в ахматовской лирике, а не наблюдаем только потому, что занимает то же самое место, что и ее лирическая героиня. Но стоит лирической героине Анны Ахматовой взглянуть в зеркало, как тут же появляется одно из отображений образа Пушкина в виде птицы, статуи или человека.

Глава 4. Ахматова – исследователь творчества Пушкина

Выше было сказано, что двадцатые годы в литературной биографии Ахматовой были критическими. Они разъединили её с широким кругом читателей, искавших после Октябрьской революции новой тематики в современной поэзии. Стихи Ахматовой почти не появлялись на страницах печати. Но, в трудный для поэта период Анна Андреевна начинает заниматься пушкинской эпохой, в том числе и архитектурой Петербурга; зарождается ее исследовательский интерес к Пушкину и к его творчеству. Работы Ахматовой в этой области: «Последняя сказка Пушкина», «Сказка о золотом петушке», ««Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина», ««Каменный гость» Пушкина», «Гибель Пушкина», «Александрина», «Пушкин и Невское взморье» и другие были высоко оценены авторитетными учеными-пушкинистами.

Ахматова была оригинальным исследователем творчества Пушкина. Она так писала об этом: «Примерно с середины двадцатых годов я начала очень усердно и с большим интересом заниматься. изучением жизни и творчества Пушкина. ».

И разгадку многих чисто художественных моментов обыкновенно искала в личной жизни поэта. Вникая в подробности его семейных отношений или светских связей, Ахматова сделала вывод: жизнь Пушкина – создание той же гениальной личности и, как стихи, требует правильного «прочтения». Работы Ахматовой о Пушкине, внешне выдержанные в бесстрастном академическом тоне, тоже своего рода автобиографическое признание. Например, внимание к мотиву «родных могил» (скрытого места погребения декабристов) у Пушкина в её этюде «Пушкин и Невское взморье» связано с размышлениями самой Ахматовой о миллионах неизвестных могил соотечественников, о «непогребённых всех».

Написанная Анной Ахматовой еще в начале 1930-х годов, работа с названием «Последняя сказка Пушкина», в которой она предлагает «Сказку о золотом петушке» считать политической сатирой, до сих пор остается отправной точкой для всех исследований этого произведения. Безусловно, ценным здесь является установление первоисточника – «Сказки об арабском Звездочете» Вашингтона Ирвинга – и проведение ряда текстовых сопоставлений. Это первая литературоведческая статья А. Ахматовой, напечатанная в 1933 году, до сих пор живет в пушкинистике, являясь стимулом для продолжения и углубления ее наблюдений. В этой статье Ахматова внесла ясность в вопросы внешнего порядка – об источнике и непосредственно автобиографических подтекстах, сильнее оттенила неясности в вопросах более глубоких: о связи последней сказки Пушкина с важнейшими темами его творчества в 30-е годы, об особом месте ее среди других сказок, о ее содержании и, наконец, просто о фабуле – о том, что же, собственно говоря, в этой сказке происходит». Статья Ахматовой продолжает привлекать внимание исследователей к этой сказке Пушкина и современные исследователи расценивают «Сказку о золотом петушке» как философско-психологическую трагикомедию символов, которую «сказкой» можно назвать лишь потому, что в ней нет реализма сказывания: в ней – суперреализм предсказывания. Тем самым Пушкин опередил современную ему литературу на сто лет, предвосхитив такое направление, как символическая сказка. И можно смело утверждать, что Пушкин оказался на голову выше всех символистов-сказочников ХХ века.

Золотой петушок – символ предчувствования, предзнания. Им как орудием постижения абсолюта мудрец-скопец наделяет царя. Но орудие оказывается непомерно тяжелым. Гибель не только царя, но и мудреца означает, что прикосновение к абсолюту всегда сопряжено со смертью, независимо от того, каким путем к нему идешь. «Сказка о золотом петушке» – это попытка глубочайшего авторского самоанализа, давшая, благодаря гениальности аналитика, точный прогностический результат. Мы знаем, что сказка была написана Пушкиным в 1934 году, а в 1937 году Пушкина не стало.

Таким образом, мы видим, что Ахматова одна из первых обратила внимание на эту сказку и дала толчок исследователям к более глубокому анализу, что позволило современным пушкинистам доказать, что в «Золотом петушке» зашифровано совокупное содержание личности поэта «по состоянию» на 1834 год. Сказочное царство зеркально отразило внутренний мир его создателя, содержа в себе и мудрость скопца, и страстность царя, и дар предвидения золотого петушка, и многое, многое другое.

Тайну создания главного романа русской литературы — «Евгения Онегина» раскрыла Анна Ахматова в скрупулезнейшем исследовании ««Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина». Анна Ахматова с удивительной тщательностью стилистического анализа показала, какую роль сыграл «Адольф» в творчестве Пушкина».

По общему признанию крупнейших современных ученых это исследование принадлежит к первоклассным образцам русской пушкинианы. «Говоря о ее стилистических особенностях, мы должны признать, что ничто здесь не напоминает о прозе поэта. Это чисто деловая аналитическая проза, из которой изгнана всякая образность или эмоциональность. Не видно в ней и следов той метафоричности, которая так часто прорывалась в повседневной устной речи Анны Андреевны. Зато самая система доказательств, логически безукоризненная аргументация заставляет вспомнить отзыв О. Э. Мандельштама об исследовательском почерке Ахматовой: «Прямо – шахматная партия»».

Каждому читателю «Евгения Онегина» с первых строк становится ясным, что это произведение не мог создать ни подобострастный западник, ни агрессивный почвенник, оно принадлежит человеку общеевропейского кругозора и культуры. Разъяснение Ахматовой, касающееся истории создания романа на основе «заимствования» образа центрального героя у Б. Констана, показывает, что речь идет не о переносе на русскую почву «европейского образца» (положительного или отрицательного), а об описании лишнего человека как «героя нашего времени», как олицетворения противоречивой современности. «Лишний человек» стал общеевропейской (а значит, и российской) проблемой и в перспективе, поскольку речь идет о тенденциях современности как таковой, проблемой общечеловеческой, планетарной. «В заметке о предстоящем выходе перевода «Адольфа» Пушкин, характеризуя героя Б. Констана, приводит ХХII строфу (тогда еще не напечатанной) 7-й главы своего «Онегина» и относит «Адольфа» к двум-трем романам,

На чем основано литературное значение «Адольфа»? А. Ахматова отвечает на этот вопрос следующим образом: «Дело в том, что Б. Констан первый показал в «Адольфе» раздвоенность человеческой психики, соотношение сознательного и подсознательного, роль подавляемых чувств и разоблачил истинные побуждения человеческих действий». На статью об «Адольфе» и Пушкине чаще всего ссылаются в своих исследовательских статьях пушкинисты, в большинстве своем, разделяя взгляды Ахматовой, сумевшей проникнуть в «тайнопись» великого поэта.

Третья напечатанная при жизни Ахматовой исследовательская статья – «Каменный гость» Пушкина – написана в более свободной манере. От предыдущей её отделяет более чем десятилетний промежуток – время трагических переживаний, ударов судьбы, обрушившихся на поэта. Но в этот период оживился её поэтический дар. Уже в предвоенные годы были написаны такие узловые стихи, как «Подвал памяти», «Когда погребают эпоху», «Двадцать четвертая драма Шекспира», поэма «Путем всея земли», и начата «Поэма без героя»

Оглядываясь на пройденный путь, Анна Андреевна писала об этом: «Почерк у меня изменился, голос уже звучит по-другому Возврата к первой манере уже не может быть. Что лучше, что хуже, судить не мне. 1940 – апогей. Стихи звучали непрерывно, ступая на пятки друг другу, торопясь и задыхаясь».

Среди этих стихов были и причитания, сами собой выливавшиеся из души в годы беды. Впоследствии они были объединены в особом цикле – «Реквием».

Новый художественный опыт отразился и на развитии исследовательской мысли Ахматовой. Изменилась проблематика ее работ о Пушкине. «Меня давно привлекала мысль поглубже заглянуть в творческую лабораторию Пушкина» – однажды сообщила Ахматова. Такой работой стала статья о «Каменном госте».

«Перед нами драматическое воплощение внутренней личности поэта», – читаем в заключении этой статьи. Это очень смелый вывод, потому что, как всем известно, действие романтической трагедии Пушкина протекает в Испании, а фантастический сюжет ничего общего не имеет с фактами биографии поэта.

Выбор Ахматовой для исследования «Каменного гостя» не случаен. Она убедительно доказала автобиографичность трагедии. Ахматова отмечала невероятный лаконизм трагедии Пушкина, а именно – за каждым высказыванием героев спрятана основная мысль автора-поэта. Отсюда напрашивается вывод – Пушкин хотел нам о чем-то поведать. Дискурсивный подход к версиям мировой темы о Дон-Жуане позволяет прийти к умозаключению, что мы присутствуем на своеобразной исповеди. Что мучило автора в момент написания им пьесы? Известен факт из биографии Пушкина – накануне женитьбы он ходил к гадалке, и та предсказала ему «смерть от жены». Мы оказались участниками драмы предопределенности, где выбор вместо человека делает или невозможность преодолеть самого себя, и это – основной пафос трагедии Пушкина, или внешние обстоятельства, продиктованные необходимостью. В момент написания трагедии Пушкин любил и боялся одновременно: «. Испанский гранд. луны боится. » (Лепорелло). Это емкие образы-символы состояния крайней безысходности – характеризуют драму предопределенности.

Таким образом, проясняется метод, которым Ахматова продолжала свой анализ самых разных произведений Пушкина. Она выявляет неожиданные внутренние личные темы даже в остросюжетных вещах Пушкина. В «Повестях Белкина» такой сквозной темой оказывается заклинание судьбы. Два прозаических отрывка и «Полководец», то есть произведения совершенно различных жанров, объединены, по ее мнению, единой темой: проблемой самоубийства. В черновике стихотворения «Когда одни воспоминанья» Ахматова угадывает мысль Пушкина о могилах пяти казненных декабристов. Заметки Ахматовой о творчестве Пушкина развернулись в некую сюиту о психологии творчества поэта.

Многочисленные отклики в нашей печати, зачастую переходящие в прямы е нарекания, вызвали статьи «Гибель Пушкина» и «Александрина», в которых проявились качества Ахматовой – памфлетиста и полемиста. Остро и с большим публицистическим темпераментом написано Ахматовой «Слово о Пушкине», где с уничтожающим сарказмом она обращается ко всему сановному миру императорского Петербурга, мешавшему творить и жить великому поэту.

««Мне надо привести в порядок мой дом», — сказал умирающий Пушкин. Через два дня его дом стал святыней для его Родины. Вся эпоха стала называться пушкинской. Все красавицы, фрейлины, хозяйки салонов, кавалерственные дамы, члены высочайшего двора, министры постепенно начали именоваться пушкинскими современниками. Он победил и время и пространство. Говорят: пушкинская эпоха, пушкинский Петербург. И это уже к литературе прямого отношения не имеет, это что-то совсем другое». – писала Ахматова в «Слове о Пушкине».

Эти статьи освещают образ самой Ахматовой в особом ракурсе, дополняющем представление о ее личности.

Ахматова создала художественную концепцию трагедии Пушкина, основанную на изучении всех обстоятельств этой катастрофы. Все ее участники, по мнению Ахматовой, подлежат критике, поскольку их поступки и вся линия поведения играли важную роль в развитии событий. Со страниц своих работ Ахматова бросает страстные обвинения против Н. Н. Пушкиной. И доказывает, что барон Геккерн поселял в публике дурное мнение о Пушкине и его жене насчет их поведения.

Заключение

Человек определяется глубиной своего поклонения высоким образам и величием предмета своего восхищения. Низкие предметы порождают убогие мысли. Высокие образы вызывают к жизни пламенные мечтания и вдохновенные озарения. Александр Сергеевич Пушкин для всей русской поэзии был и навсегда останется – по праву отца, по праву родителя, по праву основателя – фигурой предельной, абсолютной, эталонной во всех отношениях. Он – точка отсчета, маяк и камертон, пробный камень и вершина восхождения. В таком восприятии Пушкина нет ничего надуманного или формального, ничего идолопоклоннического, ничего привнесенного.

Удивительно точно выразил существо универсальности феномена А. С. Пушкина, этого «солнца русской поэзии», этого «источника русской духовной словесности», один из глубочайших поэтов ХХ века Д. Л. Андреев: «. миссия Пушкина заключается в том, что, создав емкий, гибкий, богатый и чрезвычайно выразительный литературный язык и великолепный стих, он этим дал решительный толчок процессу развития всенародной любви к языку, к слову, к стиху и к самой культуре языка, как основного средства человеческого общения; вооружил следовавших за ним во времени творцов этим совершенным средством для выражения любых идей и чувств; разработал ряд необходимых для этого новых жанров и сам возглавил процесс художественного выражения этих идей и образов».

Ахматова увидела, а затем в своём творчестве раскрыла подлинную многозначность и глубину поэтического гения Александра Сергеевича. Она вовсе не выдумала, не сочинила его – она узрела и постигла облик поэта. Анна Ахматова усмотрела в Пушкине традиционалиста, почвенника, приверженца классики и строгого почитателя сущего. От Пушкина у Ахматовой высшее чувство меры, целомудрие слова, сжатость выражения. И – обостренная совесть.

У Ахматовой свой особенный личный Пушкин, потому что истинно душевное – всегда индивидуальное, личностное, субъективное, т. е. не принадлежащее никому, кроме самого человека. Выразив свое отношение к гению, она фактически сообщила нечто крайне важное о самой себе. Формируя образ поэта, она свидетельствовала не столько о Пушкине, сколько о себе самой. Она именно всматривались в зеркало гения, по-своему отражаясь в благоуханных водах его неисчерпаемо богатой поэзии.

Образы – вовсе не фотографии, «объективно» свидетельствующие об изображаемом предмете. Образы – это живописные полотна, расписанные красками души самого живописующего. Всякое восприятие есть активный творческий акт, живое художничество, результат проявления творческой индивидуальности автора. Живописное полотно гораздо больше говорит нам о его создателе, нежели об изображаемых предметах.

В современной психологии известен феномен неосознаваемой проекции: каждый находит в окружении, замечает и акцентирует именно то, что близко его собственной натуре и созвучно переживаемому настроению. Все наши образы и представления насквозь проективны, художественно активны. Мы – авторы созидаемого нами самими мира, а не просто механически фиксирующие «объективные» черты и процессы наблюдатели.

Поэтому, о чем бы мы ни судили и чем бы ни интересовались, все наше всегда непременно отражает нас. Мне кажется, что в своем отношении к Пушкину Ахматова смогла выразить наиболее глубокое, потаенное и важное в самой себе. Поклонение – это пик самовыражения, высокий гимн собственной уникальности. «Где сердце твое, там и ты пребываешь в веках», – заметил Николай Рерих. А древнегреческий философ Ксенофонт отмечал, что лики божеств, которым поклоняются люди, удивительным образом напоминают лица тех, кто проявляет к ним свое почитание.

Секрет выстраивания и шлифовки образа кумира, учителя и мастера таится в тайниках души самого создателя образа. Индивидуальность спешит себя выявить на самых возвышенных, самых значительных, самых ценных предметах, высочайшим из которых для поэтессы, естественно, оказывается Поэт.

К образу и личности Пушкина (а не только к его творчеству) как истоку русской поэзии обращались все стихотворцы Земли Русской. Они словно сверяли с ним ритм собственного творчества, как бы приводя себя к единому для всех русских поэтов общему знаменателю.

Пушкин – этакий пробный камень поэтических вселенных. Потому немудрено, что Анна Ахматова столь трепетно относились к фигуре поэта и через понимание его поэзии стремились осознать собственные духовные искания. Я уверена, что именно через него и в нем она пыталась постичь существо миссии поэта и истинное предназначение поэзии, отыскав свое место в ее целительных радужных пространствах.

Пушкин для Ахматовой – это питатель, проводник, исповедник, вестник, прозорливец, пророк, священник и вдохновитель. Он вершит свою миссию вне официальных институтов общества, будь то университет или часовня, он стоит как бы поверх внешних институтов наставничества, проявляясь желающим искателям мудрости лишь в свободе интимно-личностного диалога, будучи совершенно добровольно призван желающими просветить разум и окормить сердце.

Поэт всегда толкуется совершенно интимно, глубоко и невыразимо тонко, чаще – поверх слов, на грани самой возможности осмысления происходящего. О своем подлинном вразумлении, полученном по прочтении вдохновивших меня стихотворений, я даже рассказать никому не могу – столь ажурной и невесомой рождается ткань нового понимания. Лишь изменения самой моей жизни во многих ее деталях и нюансах могут сообщить внимательному наблюдателю о произошедшем в недрах моей души, да и то лишь намекнуть, но никак не передать всю полноту освежившего мою жизнь постижения.

Поэт – вестник, глашатай, посланец. Он всегда говорит лишь о том, что истинно и значимо для него самого, но при этом умудряется высказать нечто, фундаментально важное для всех без исключения, для каждого из желающих слушать его неземное повествование. Поэт – выразитель общезначимых сокровенностей, свидетель животворящих ценностей и родник вдохновляющих смыслов.

Источник духовной силы поэта, сокровищница питающих его ценностей и смыслов, – он сам. Поэт всегда творит среди бесчисленных зеркал, в которых многоразлично и разнообразно отражается его собственная живая душа. Поэт непрестанно пребывает в поисках новых отражений, открывающих доселе не ведомые ему грани его собственного глубинного мира. Для того чтобы пристальнее вглядеться в самого себя, поэт усердно всматривается в окружающую жизнь – в лица людей, в особенности ситуаций, в уникальность всего происходящего, растущего и развивающегося.

Поэт отражен в мире во всей своей полноте – и все же миром не исчерпывается, к полноте мира не сводится. Ни малейшего самолюбования и горделивости в таковом признании собственной бесценности нет. Просто человек жив и тем интересен для других лишь тогда, когда он безмерно ценит собственную уникальность, а потому готов признать и за ближними право на индивидуальную душевную драгоценность. Лишь по достоинству оценивая самого себя, человек оказывается в состоянии приобщиться к неоспоримой ценностности других. При этом любой поэт интересен не столько тем, что он выражает, сколько тем, как именно он это выражает, ибо в его неповторимом как звучит волшебная музыка истинного.

Поэтическое творчество – это всегда отважный поиск внутренней истинности, имя которой – неповторимая индивидуальность, личностная уникальность, абсолютная единственность творца. Анна Ахматова обращалась к Александру Сергеевичу, как русская Сапфо к русскому Орфею. Её душа всматривалась в движущийся вокруг мир, но при этом ни в чем этим миром не оказывалась задетой, оставаясь автономным смысловым фокусом существования.

Я думаю, что поэзия – это живая развивающаяся вселенная смыслов, стоящих за ритмически чередующимися словами. Это особый род сокровенного общения, особый вид духовного наставничества, особая форма посланий, глубинно объединяющих людей в их корневой душевной сердцевине. Каждый остается собой, оказываясь в то же время сопричастным и всем другим, и вечности.

Я верю в то, что действительное познавание – себя ли, мира ли, людей ли – не бывает внеэмоциональным, то есть бессердечным, чисто мозговым. Реальное постижение чего-либо или кого-либо, не исключая и саму себя, – это всегда мистический акт, акт таинственного проникновения в индивидуально актуальное, в глубинно ценностное, то есть поэтическое. Разум не в состоянии проникнуть так глубоко, как на то оказывается способным трепетное человеческое сердце. Разум лишь оформляет и структурирует наития и нюансы, выносимые сердцем из сказочного мгновения слияния с предметом познания. Поэзия и есть поле истинного познавания. Живые стихи – это алхимический философский камень, превращающий нас в других, трансформирующий тьму непонимания в свет знания. Поэзия – дар и молитва, целение и наставление. Поэтому и я считаю поэзию главнейшим и наиважнейшим из всех возможных зеркал нашей жизни. И чем удивительнее, неожиданнее и ярче оказывается поэт как проводник потоков поэзии, тем более глубокими оказываются открытия, обнаруживаемые в таком волшебном зеркале. Гармонизирующая миссия поэзии реализуется в приведении всего разобщенного к единому знаменателю смысла и красоты, в интегрировании внешне раздробленного, но внутренне созвучного и всецело взаимозависимого.

Человек – это удивительная мозаика, каждый кусочек смальты в которой самодостаточен и целостен, но при этом он умудряется гармонировать со всеми другими кусочками, совместно образуя полотно целостного изображения. К каждому из читателей поэт повернут его, читателя, стороной, обнаруживая в себе самом именно то, что более всего остального интересует и привлекает питающегося его строфами. Бессмысленно судить о том, каков поэт «на самом деле». Поэт соткан из мириадов отдельных восприятий, ассоциируемых многочисленными читателями с ним самим.

Без читателя нет ни поэта, ни поэзии. Но особенно драгоценен читатель, вступающий в мистический диалог с поэтом посредством своего собственного поэтического творчества, в каком виде и в какой бы области жизни оно ни проявлялось. Если угодно, Пушкин – это целостная совокупность всех его прошлых, настоящих и будущих читателей, взятых в их соборном единстве. Верно и обратное: сколько читателей, столько и Пушкиных. На примере Анны Ахматовой мне удалось понять общий принцип – поэт и читатель принципиально неразделимы, едины, спаяны и слиты. Оба друг без друга не могут. И всякое живое восприятие непременно оказывается со-творчеством, а не просто впитыванием нужного. А раз так, то получается, что всякий Поэт реально бесконечен, ибо продолжается всегда и пребывает вечно, пока рождаются все новые и новые читатели – «со-творцы», продолжатели, «восприятели» его собственной духовной миссии, проявленной в его поэтической индивидуальности и человеческой неповторимости. Поэзия духовно бесценна тем, что в восприятии поэтического слова, во вдохновенном стихосложении, порождаемом душевным волнением, вызванном восприятием строф, человек воссоединяется с самим собой, восстанавливает живую связь с собственной природой, возвращается к тому, что истинно и неповторимо ценно в нем самом. Поэзия – это дорога к собственной душе, это тропа на вершину себя самой, это путь к обретению ясности собственного духа. Поэзия – это практика взращивания в живой душе высоких образов. Поэтическое творчество – это труд поиска самой себя. Стихосложение – это вынесение себя истинной в мир, чудо самопознавания и волшебство открытия себя новой. Обращение к поэзии как животворному источнику истинности – это своего рода прохождение теста на подлинность переживаний и истинную глубину мыслей. Поэтическое пространство – это поле внутренней работы, это лаборатория глубинных исследований собственной духовной действительности. В процессе воссоединения с поэзией всякий ищущий понимания своей идентичности находит своих поэтов и отыскивает в творчестве каждого из них именно свои ответы и свои открытия.

Потому-то поэзия в самом что ни на есть буквальном смысле и является высшей практикой духовной психологии, без которой не может и речи быть о гармоничном развитии человека как духовного индивидуума.

Неповторимый голос Ахматовой до последних дней вносил в мир тайную силу гармонии, с ним завершила свой круг и вся неповторимая русская культура, просуществовав от первых песен Пушкина до последних песен Ахматовой ровно полтораста лет.

Поэтическое возрождение серебряного века имело разные источники (Соловьев, Тютчев, французская поэзия), но точка его завершения была одна: Пушкин. К Пушкину под конец потянулись далекие от него символисты, с Пушкина начали акмеисты, но ближе всех к Пушкину подошла Ахматова. Пушкин и Ахматова – первое и последнее кольцо замкнувшейся золотой цепи русской поэтической речи.