Образ метели в русской литературе ХІХ века

Великий русский поэт XIX века Александр Сергеевич Пушкин, написавший это стихотворение, по сути, открыл в литературе новый образ – образ метели. После этого многие писатели использовали образ метели в своих произведениях. Но почему же мы совсем не обращаем внимания на эту стихию? Какова её роль в произведении, какой смысл в себе несёт? Где-то метель – это бурное природное явление; в других произведениях – символ смуты в сознании молодых людей под влиянием западной культуры, везде смысл метели различен. Данная тема заинтересовала нас тем, что мы обращаемся к разным источникам, проводим сопоставление образа метели, и тем самым постигаем мир художественного произведения. В целом эта тема не исследована, потому что литературоведы и критики в основном анализировали произведения в контексте творчества писателей. Мы решили углубить исследование.

В своей работе мы опираемся на исследования И. И. Аркина, М. Павлова, Г. Ребель, А. Зорина, В. Влащенко, М. Гершензона и других.

В качестве объекта исследования определены лучшие произведения русской прозы: «Бесы», «Метель», «Капитанская дочка» А. С. Пушкина, «Метель» В. А. Соллогуба, «Ночь перед Рождеством» Н. В. Гоголя, «Метель» Л. Н. Толстого, «Горе», «Тоска» А. П. Чехова. Предметом исследования является образ метели в текстах художественной литературы XIX века.

В работе над образом метели нам удалось проследить её динамику. У Пушкина – это «игра бесов», у Толстого – предсказание, а у Чехова – это ещё и символ одиночества.

Работа является теоретическим исследованием. Избранный метод – сравнительный анализ текстов.

Считаем, что данная работа может быть использована школьниками и учителями в качестве пособия по поэтике художественных произведений.

Метель – «игра бесов»

«Бесы» - одно из самых завораживающих стихотворений Пушкина. Не «чарующих», а именно завораживающих – как будто тема «бесовства», заглавная для этого стихотворения, выплёскивается из текста и втягивает читателя в свой круговорот.

Стихотворение, на первый взгляд, имеет ясную привязку к времени года. Совершенно очевидно, что это зима, зимняя буря. «Снег летучий», «вьюга», «дороги занесло», «белеющие равнины»Однако, как известно, черновой вариант стихотворения датируется летом – осенью 1829 года, а окончательный текст – 7 сентября 1830года (четвёртый день Болдинской осени). Современники отмечают, что пейзаж не был продиктован непосредственными наблюдениями. Речь идёт о какой-то другой, умозрительной, внутренней буре.

Приехав в Болдино, чтобы уладить имущественные дела перед женитьбой, Пушкин на три месяца застрял в деревне из-за холерных карантинов. Сентябрь, октябрь, ноябрь 1830 года вовсе не был для Пушкина идиллическим временем. Душевный покой давался ему не просто. «Бесы» - самый точный снимок душевного состояния в эти дни: неведение, страх, потерянность, мистический ужас и надрыв, вообще-то ему не свойственные.

Свадьба тоже под вопросом. Уезжая, он поссорился с будущей тёщей – она довольно грубо заявила о денежных условиях. «Я уезжаю, - пишет он невесте, - не зная, что меня ждёт». Ко всему этому стоит добавить холеру, рыщущую в округе и вплотную подступившую к Москве, где осталась его невеста.

Стихотворение «Бесы» является отражением сложного сплава переживаний. Здесь и тревога за будущее, связанная с предстоящей женитьбой, и любовь, сплетённая со страхом погибнуть в этой эпидемии и не увидеть ни свободы, ни невесты. Этот комплекс тревожных чувств выразился в странной и захватывающей пляске бесов.

Мчатся тучи, вьются тучи

Два глагола интенсивного движения, приложенные к одному повторенному слову – «тучи», с самого начала стихотворения создают ощущение стремительного вращательного полёта. Вращающиеся снежные вихри, подсвеченные, скрытой от глаз, луной. Если смотреть с земли на такую карусель, то у зрителя обязательно закружится голова. Эти строчки призваны сбить, закружить читателя, заставить его потерять ориентир. Этой же цели служит повторение: «Мутно небо, ночь мутна». Ночь – это тёмное время суток, В котором трудно увидеть что-либо. Синоним ночи – мгла. Мутная мгла. Не видно ни зги. Автор заботится о том, чтобы поддержать это ощущение на протяжении всего стихотворения. Постоянно повторяются образы кружения, мутного освещения, мглы – всё это сбивает с толку:

Мчатся тучи, вьются тучи;

Невидимкою луна

Освещает снег летучий,

Мутно небо, ночь мутна.

Вьюга мне слипает очи

Хоть убей, следа не видно;

Сбились мы. Что делать нам?

В поле бес нас водит, видно,

Да кружит сторонам.

Сил нам нет кружится доле

Закружились бесы разны

С появлением своим бес проходит как бы несколько ступеней, становится всё более и более объективно осязаемым. Сначала он только предположение ямщика:

В поле бес нас водит, видно,

Затем ямщик придаёт воображаемому бесу, выступающему пока в единственном лице, всё более и более осязаемые черты:

Посмотри: вон, вон играет,

Дует, плюет на меня,

Вот – теперь в овраг толкает

Одичалого коня,

Там верстою небывалой

Он торчал передо мной.

Там сверкнул он искрой малой

И пропал во тьме пустой.

Пока беса видит только ямщик, и читатель этому не слишком верит, объясняя это явлениями природы да простонародной фантазией. Чёрт, сталкивающий коня в овраг, всячески насмехается над ямщиком (дует, плюет). Но вот и настоящий мираж: бес, сбивающий путников с дороги, прикидывается тем, что указывает дорогу, - «верстою небывалой», а следом за этим исчезающей искрой тонет во мгле. Присутствие нечистой силы нарастает. Следом за суеверным ямщиком чувствуют неладное кони:

Кони стали»Что там в поле?» -

«Кто их знает? Пень иль волк?»

Вьюга злится, вьюга плачет;

Кони чуткие храпят,

Вот уж он далече скачет,

Лишь глаза во мгле горят

Кони недаром названы «чуткими». Здесь они полноправные персонажи этой бесовской игры, они, как барометр, первыми реагируют на ситуацию. Кони – это символ целенаправленного движения вперёд по дороге, и всё, что с ними происходит, имеет прямое отношение к судьбе седоков. Автор постоянно акцентирует внимание на конях и на дороге, подчёркивает, что путники сбились с неё, заблудились, им страшно. Остановка коней (Кони стали) есть необходимая задержка действия перед кульминационным моментом. В тот момент, когда «кони снова понеслися», рубеж оказывается перейдён, граница нарушена, и с этого момента события развиваются необратимым потоком. Бесов теперь уже видит не только ямщик, но и сам седок, обозначенный лирическим «я». Вместо единственного числа бесы приобретают множественное (вижу: духи собралися). С этого момента земля в стихотворении совсем исчезает и начинается вакханалия, шабаш:

Бесконечны, безобразны,

В мутной месяца игре

Закружились бесы разны,

Будто листья в ноябре

Сколько их! Куда их гонят?

Что так жалобно поют?

Домового ли хоронят,

Ведьму ль замуж выдают?

Мчатся бесы рой за роем

В беспредельной вышине,

Визгом жалобным и воем

Надрывая сердце мне

Последняя строфа вновь возвращает читателя к началу стихотворения, заставляя по-другому взглянуть на ту же картину. Тучи напрямую связаны с бесами. Мчащиеся тучи оказываются мчащимися бесами. Невозможно понять, кто есть кто. В результате и буря, и бесы знаменуют переживания поэта в переломный момент его судьбы. Среди этой круговерти поэт обмолвился ещё одним фольклорным образом, каламбурно обыгрывающим его предсвадебные заботы:

Домового ли хоронят,

Ведьму ль замуж выдают?

В этих двух строчках тема женитьбы в переосмысленном виде прорвалась в текст. В образе бесовского праздника можно увидеть отголоски мыслей о предстоящей свадьбе, о холерных заболеваниях, о холере, угрожающей невесте Пушкина. Для бесов что похороны, что свадьба – в равной мере служат поводом к веселью, шабашу, вакханалии.

Не случайно Ю. Лотман сказал: «Бесы» - «одно из самых тревожных и напряжённых стихотворений Пушкина».

Ещё одним очень ярким примером того, что метель – «игра бесов», является произведение Н. В. Гоголя «Ночь перед Рождеством».

Рождество – православный праздник. Ночь перед Рождеством – последняя ночь для нечистой силы, чтобы пошататься по белому свету и повыучивать грехам добрых людей. На следующий же день, с первыми колоколами к заутрене, побегут бесы без оглядки, поджавши хвосты, в свои берлоги. Но пока у них ещё есть впереди целая ночь, полная разных приключений.

Ведьма Солоха, мать кузнеца Вакулы, была ни дурна, ни хороша собою, имела от роду не больше сорока лет. Умела причаровывать к себе самых степенных казаков и искусно обходиться с ними. Голова, гладя свои усы, неоднократно говорил: «Солоха – добрая баба! Чёрт – баба!». Конечно, по селу был пущен слух, что Солоха – ведьма, но этому верили только «парубки» и «дивчата», а именитые обитатели села не придавали этим слухам никакого значения.

Второй представитель нечистой силы в повести – это чёрт. Козлиная борода под мордой, небольшие рожки, торчавшие на голове, длинный хвост и чернота, свойственная трубочистам, явно отличала его от людей. Чёрт, питавший прекрасные нежные чувства к Солохе, больше всех ненавидел её сына, кузнеца Вакулу. Кузнец же, слывший лучшим живописцем во всём околотке, был богобоязливым человеком и часто писал образа святых. Но торжеством его искусства была одна картина, нарисованная на церковной стене в правом притворе. В ней он изобразил Святого Петра в день страшного суда, с ключами в руках, изгонявшего из ада злого духа. Испуганный чёрт метался во все стороны, предчувствуя свою погибель, а заключённые, прежде грешники, били и гоняли его кнутами, поленами и всем, чем ни попало. В то время, когда живописец трудился над этою картиною и писал её на большой деревянной доске, чёрт всеми силами старался мешать ему. Он толкал Вакулу невидимо под руку, подымал из горнила в кузнице золу и обсыпал ею картину; но, не смотря на всё, работа была закончена, доска внесена в церковь и вделана в стену притвора, и с той поры чёрт поклялся мстить кузнецу. Бес знал, что в эту ночь все именитые обитатели села званы были на кутью к дьяку, в том числе и богатый Чуб. А его дочка Оксана, первая красавица на всём селе, останется дома одна, к ней, наверное, придёт кузнец, безумно влюблённый в неё. И только для того решился украсть чёрт месяц, чтобы выместить на Вакуле свою злобу. Но чёрт ошибся: Чуб со своим кумом всё-таки пошли к дьяку, оставив Оксану одну. Заметив это, бес перебежал им дорогу и начал разрывать со всех сторон кучи замёрзшего снега. «Поднялась метель. В воздухе забелело. Снег метался взад и вперёд сетью и угрожал залепить глаза, рот и уши пешеходам. Чёрт улетел в твёрдой уверенности, что Чуб возвратится домой, застанет там кузнеца и отпотчует его так, что он долго будет не в силах взять в руки кисть и малевать обидные карикатуры».

Таким образом, мы видим, что метель в этих произведениях превращается в «игру бесов». И связано это как с мироощущением писателя, так и с народными представлениями.

Метель – символ судьбы

Образ, вставший в воображении Пушкина и обрисованный им в «Бесах», пустил корень и расцвёл. Жизнь – метель, снежная буря, заметающая перед путником дороги, сбивающая его с пути: такова жизнь каждого человека. Человек – безвольная игрушка метели-стихи. Такую символическую мысль выразил писатель шесть недель спустя после «Бесов» в повести «Метель», написанной в Болдино в середине октября. Эта повесть входит в цикл «Повести покойного Ивана Петровича Белкина. Но в «Метели» мысль Пушкина не только обобщена «Бесами»: в ней есть новый элемент. Именно здесь Пушкин изобразил жизнь–метель не только как властную над человеком стихию, но как стихию умную, мудрейшую. Люди, как дети, заблуждаются в своих замыслах и хотеньях, - метель подхватит, закружит, оглушит их, и в мутной мгле твёрдой рукой выведет на правильный путь, куда им, помимо их ведома, и надо было попасть. Она знает их подлинную, их скрытую волю – лучше их самих.

Образ метели в повести – это образ, олицетворяющий высшие, необъяснимые, не подвластные человеку силы. Метель у Пушкина – это сама судьба. Главные герои повести – Марья Гавриловна, молодая девушка, богатая невеста, Владимир, бедный армейский прапорщик, Бурмин, гусарский полковник. Пушкин явно даёт нам понять, что Марья Гавриловна в сущности не любила Владимира, а просто увлеклась своим романтическим воображением. «Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и, следовательно, была влюблена. Предмет, избранный ею, был бедный армейский прапорщик». Дальше история их любви излагается в том же ироническом тоне: «само по себе разумеется», что родители запретили даже думать о нём, что свидание продолжались в уединённых и поэтических местах, с взаимными клятвами о вечной любви и сетованиями на судьбу, что между молодыми людьми шла секретная переписка, что в конце концов Владимир предложил бежать и обвенчаться тайно, - и, «разумеется», эта счастливая мысль «весьма понравилась романтическому воображению Марьи Гавриловны». Рассказ о героине продолжается и дальше в том же духе. Налицо весь репертуар не истинной, надуманной влюблённости и подражании романтическим образцам: здесь и длинное прощальное письмо к чувствительной подруге, и письмо к родителям, где она прощалась с ними «в самых трогательных выражениях, извиняла свой проступок неодолимою силою страсти и оканчивала тем, что блаженною минутою в жизни почтёт она ту, когда позволено будет ей броситься к ногам дражайших родителей». Все признаки сознанием навязанного чувства – и, напротив, ни одного намёка на искреннюю, смелую и простую страсть.

Ещё с вечера поднялась метель, и когда Марья Гавриловна вышла из дому, чтобы сесть в сани Владимира, «метель не утихала, ветер дул навстречу, силясь остановить молодую преступницу». Но стоило барышне самостоятельно преодолеть первую, самую трудную часть пути, как стихия противодействующая обернулась стихией покровительствующей. Символическую миссию содействия выполняют и лошади, которые «не стояли на месте» в ожидании седаков, едва же барышня уселась, а кучер взял вожжи, - «лошади полетели», то есть началось то самое судьбоносное движение: метель – нетерпеливые кони – стремительный порыв в неведомое – Божий храм. Ведь именно всемогущий Бог следил за милой, простодушной Марьей Гавриловной. Она готова была сбиться с пути, - он пошлёт своего слугу спасти её. Его слуга – судьба, метель.

«Поручив барышню попечению судьбы и искусству Терешки-кучера, обратимся к молодому нашему любовнику», - пишет Пушкин. Ведь его тоже вела судьба, но вела не навстречу ей, а в сторону. Судьба обернулась метелью. Метель-судьбу Пушкин изображает чётко: «Сделалась такая метель, что он ничего невзвидел. В одну минуту дорогу занесло; окрестность исчезла во мгле мутной и желтоватой, сквозь которую летели белые хлопья снега; небо слилось с землёю». Метель водит Владимира по полю, кружит по сторонам, встаёт небывалой обманчивой рощей, долго водит по лесу и с «охотой» выпускает в неведомую равнину, устланную белым волнистым ковром».

Разрушительная цель достигнута: Владимир не доедет вовремя. А в это самое время метель выполняет вторую, творческую половину работы. В этот самый вечер офицер Бурмин из соседней усадьбы спешил в Вильну, в свой полк. Судьба-метель, одной рукой отстраняя Владимира, другой ведёт Бурмина навстречу Марье Гавриловне. «Приехав. на станцию поздно вечером, - рассказывает впоследствии Бурмин, - я велел было поскорее закладывать лошадей, как вдруг поднялась ужасная метель, и смотритель и ямщики советовали мне переждать, я их послушался, но непонятное беспокойство овладело мною; казалось, кто-то меня так и толкал. Между тем метель не унималась; я не вытерпел, приказал опять закладывать и поехал в самую бурю. Ямщику вздумалось ехать рекою, что должно было сократить нам путь тремя верстами. Берега были занесены; ямщик проехал мимо того места, где выезжали на дорогу, и таким образом очутились мы в незнакомой стороне. Буря не утихала; я увидел огонёк и велел ехать туда». С удивительным мастерством описана дальнейшая сцена – естественность появления Бурмина среди ожидавших в церкви. Эта сцена как будто гипнозом подействовала на него самого, когда он точно во сне стоял рядом с Марьей Гавриловной перед аналоем. Его появление и было естественно. Даже больше, их венчание было в высшей степени закономерно, потому что они были «суженые», судьбой предназначенные друг другу. Но обнаружилось это три года спустя, когда, встретившись, они искренно полюбили друг друга. Может быть, работая над этой повестью, Пушкин думал, что судьба-метель редко бывает так добра, но бывает.

Через несколько лет, в 1849 году, писатель Владимир Александрович Соллогуб опубликовал свой рассказ, на который мало кто обратил внимание. Назывался он по-пушкински – «Метель». Во многом одноимённые произведения похожи, но также имеются и весомые отличия.

Главный герой рассказа Соллогуба – молодой гвардейский офицер, разочаровавшийся в светском обществе. Непреодолимое чувство тяжкой скуки вызывает это общество в нём. В какой-то степени он напоминает нам пушкинского Евгения Онегина или же лермонтовского Печорина, людей не удовлетворённых ни своей жизнью, ни собой. Наш герой понимал, что общество интересуется им как потомком древнего рода, владельцем доходного имения, богатым молодым человеком. Никто не заботится, что происходит в душе этого офицера, - и это ранит его. Ему противно всё: общество, Петербург, светские красавицы. Много мыслей на эту тему он перебирал в своей голове и тогда, когда ехал на свадьбу к брату в Петербург, не заметив при этом, что поднялась сильная метель. «Летит метель на крыльях вихря. Начинается что-то непонятное, чудное, невыразимое. Земля ли в судорогах рвётся к небу, небо ли рушится на землю; но всё вдруг смешивается, вертится, сливается в адский хаос. Глыбы снега, как исполинские саванны, поднимаются, шатаясь, кверху и, клубясь с страшным гулом, борются между собой, падают, кувыркаются, рассыпаются и снова поднимаются ещё больше, ещё страшнее. Кругом ни дороги, ни следа. Метель со всех сторон. Тут её царство, тут её разгул, тут её дикое веселье. Беда тому, кто попался ей в руки: она замучит его, завертит, засыплет снегом, да насмеётся вдоволь, а иной раз так и живого не отпустит».

В таком ужасе и хаосе трудно следовать правильному пути, и они заблудились. Они оказались в руках метели-судьбы, во власти которой было всё: гибель молодого офицера вместе с ямщиком и лошадьми или же спасение. «Кибитка тащилась наудачу по сугробам. Лошади увязли в подвижных снежных лавинах и, тяжело фыркая, едва передвигали ноги; рядом с ними шёл ямщик, разговаривая сам с собою. Так прошло часа два самых мучительных; метель не утихала. Кибитка всё глубже врезалась в навалившийся снег. Офицер уже чувствовал, что резкий мороз обхватывал его члены; мысли его смешивались. Тихая дремота, полная какой-то особой, дикой неги, начинала клонить его к тихому сну, только вечному, непробудному. Вдруг вдали мелькнул огонёк». Кажется, что смерть уже вот-вот заберёт его, как появляется надежда на спасение. Все плохие мысли сразу же исчезают, все понимают, что спасение близко, и бросают свои оставшиеся силы для достижения цели. Спасением оказывается станция, в которой также пережидают метель и другие люди, застигнутые ею в дороге.

Между путниками завязывается разговор, вскоре наскучивший офицеру. Как вдруг в комнату вошли старушка и молодая девушка невиданной красоты. «Не встречал я подобного лица. Оно не сверкало той разительной, неучтивой красотой, которая бросается в глаза и требует безусловного удивления. Оно просто нравилось с первого взгляда, но потом чем более в него вглядывались, тем миловиднее оно становилось. Черты были изумительно тонки и правильны, головка маленькая, цвет лица бледный, волосы чёрные, но глаза – глаза были такие, что и описать нельзя: чёрные, большие, с длинными ресницами, с густыми бровями. Одета она была просто, но щеголевато. В её наряде отпечатывались и достаток, и вкус. Гибкий стан. Чёрная, как смоль, коса распустилась роскошно до ног. Я молча ею любовался. В этой женщине все подробности были как-то аристократически прекрасны». Офицер был очарован молодою девушкой, застигнутой в дороге метелью-судьбой. Она не была похожа на светских девушек, ей был интересен офицер, как личность. Им было интересно друг с другом. Ночью все заснули, кроме офицера и молодой девушки, которые шёпотом разговаривали. Они не могли наговориться, они полюбили друг друга, осознавая, что скоро расстанутся навсегда.

Метель-судьба сводит двух влюблённых и разводит их навеки. Она как будто играет ими, показывая, что некоторые истории любви заканчиваются печально.

Одинаковые заглавия произведений в нашей литературе случай не новый. Этот способ указывает на преемственность содержания, сюжета, идеи – и в то же время внесение «своего» в их художественное воплощение. Писатель не берёт чужое, а заново рассказывает, создаёт его на свой лад. И тогда не только заглавие объединяет его с другими произведениями.

В анализируемых нами произведениях метель становится движущей силой сюжета. Она символ судьбы. Только пушкинская «Метель» соединила жизни Марьи Гавриловны и Бурмина, а соллогубовская – подарила радость встречи и рождение глубокой, но мимолётной любви.

Метель – предсказание

А. С. Пушкин, представивший метель, как «игру бесов» и судьбу, не останавливается на достигнутом и придумывает новый образ этой грозной стихии – предсказание. И с этими мыслями в 1836 году он пишет исторический роман «Капитанская дочка». Поэт изобразил в своём произведении события, происходившие сравнительно недавно.

Каждый, читающий данное произведение, чувствует в описанной «картине природы» символический смысл. Значение видимого кажется таким привычным и ясным, что само по себе не должно вызвать никаких сомнений, никаких вопросов: метель – грозное проявление стихий природы – станет выражением могучей стихии, народного мятежа, крестьянской войны за вольность.

Главный герой романа – Петруша Гринёв. Семнадцатилетний юноша, ехавший на службу в Оренбург. Для него длинная дорога была скучным делом, но именно эта дорога могла стоить ему жизни. На середине пути их застала метель: «в одно мгновенье тёмное небо смешалось со снежным морем. Всё исчезло, были мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевлённым; снег засыпал меня и Савельича; лошади шли шагом – и скоро сталиЯ глядел во все стороны, надеясь увидеть хоть признак жилья или дороги, но ничего не мог различить кроме мутного кружения метели. Вдруг увидел я что-то чёрное». Незнакомый предмет оказался мужиком, ставшим на некоторое время для Петра вожатым. Взглянув на него, я увидел чёрную бороду и два сверкающих глаза. Он был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч, в чёрной бороде его показывалась проседь; живые большие глаза так и бегали. Лицо его имело выражение довольно приятное, но плутовское. Волоса были обстрижены в кружок, на нём был оборванный армяк и татарские шаровары». Лишь потом Петру Гринёву станет известно, что его вожатым был сам Емельян Пугачев.

Метель же в данном произведении взяла на себя образ предсказания. Но предсказания выражаются не только в метели, но и во сне, который видит Гринёв, убаюканный непогодой. «Я находился в том состоянии чувств и души, когда существенность, уступая мечтаниям, сливается с ними в неясных видениях первосонья. Мне казалось, будто буран ещё свирепствовал, и мы ещё блуждали в пустыне. Вдруг увидел я ворота и въехал на барский двор нашей усадьбы. Первою мыслию моею было опасение, чтоб батюшка не прогневался за невольное возвращение под кровлю родительскую». Переход от первосонья к самому сну – всего лишь небольшая пауза, многоточие, как вздох, как короткое вздрагивание засыпающего человека. Вот только что всё было реально – буран, снежная пустыня, тройка, ямщик, вожатый, Савельич – и вдруг сразу после этого барская усадьба, хотя наш герой ещё помнил, куда и зачем он ехал. Но постепенно сон всё глубже и глубже, реальность всё дальше, и, наконец, – фантастическая пророческая картина: «Мужик вскочил с постели, выхватил топор из-за спины и стал махать им во все стороны. Я хотел бежать,но не мог; комната наполнилась мёртвыми телами; я спотыкался о тела и скользил в кровавых лужах. Страшный мужик весело кликал меня: «Не бойсь, подойди под моё благословение»». Предсказана дальнейшая судьба и ближайшие происшествия. Метель – народное восстание, бунт. Вожатый, хорошо ориентирующийся в ужасную непогоду в тех местах, - это и есть сам Емельян Пугачёв, устроивший и возглавивший восстание. Сон является пророческим, потому что Петруша во сне увидел, что «мужик с чёрною бородой, весело поглядывал на меня, заставляя подойти под его благословение». После этого комната наполнилась мёртвыми телами, кровавые лужи вокруг, ужас, недоумение. Позже Пугачёв будет заставлять Гринёва пойти под его благословение, но тот, в свою очередь, останется верен императрице Екатерине П. Мёртвые тела, кровавые лужи – это люди, не признавшие Пугачёва своим царём и погибшие от его руки.

Так стихия может предстать нам, читателям, в образе предсказания.

Двадцать лет спустя Л. Н. Толстой напишет рассказ «Метель». Поводом к созданию «Метели» послужило происшествие, случившееся с Толстым 24 января 1854 года, когда он возвращался с Кавказа в Ясную Поляну. Отметив в своём дневнике, что он был в дороге с 22 числа, Толстой продолжает: «24 января. В Белгордцевской, 100 вёрст от Черкесска, плутал целую ночь. И мне пришла мысль написать рассказ «Метель»». Рассказ был написан, как указывает автор, 11 февраля 1856 года. Связь «Метели» и «Капитанской дочки» очевидна. В обоих случаях предсказание выступает в образе метели. Герой «Метели», как и Пётр Гринёв, сбивается с дороги во время снежной бури. Следует продолжительно описание поисков санного пути, которые оказываются тщетными; путешественникам грозит опасность потеряться и погибнуть в метели. Замерзающий герой видит сон, в котором, на первый взгляд, необъяснимым и страшным образом сплетены предвидение и воспоминание, полубред – полуявь. Молодой дворянин – офицер видит во сне своё имение, летний зной и себя, засыпающего на скамье, у пруда. Сон во сне внезапно прерван криками баб, стиравших бельё в пруду: только что здесь, в омуте, утонул человек, чужой мужик, неизвестный. Героя в первый момент осеняет благородная мысль спасти утопающего, на глазах у всех, поразив своим поступком присутствующих. Он уже видит себя входящим в воду, а затем мужественно приближающимся к омуту – и в то же время не трогается с места, вспомнив, что он плохо плавает. Следующий момент, наступивший непосредственно после подсознательного решения героя не бросаться в воду, невероятно «растянут» Толстым в воспоминаниях героя. Время остановилось, и при этом безвозвратно уходят последние минуты, секунды, когда человека ещё можно спасти. Появляются мужики с неводом, и, наконец, на переднем плане возникает другой герой – дворовый мужик Фёдор Филиппыч, всегда расторопный и деловитый, предмет постоянного сознательного и бессознательного ревнивого любования молодого помещика, - любования, подчас смешанного с некоторой завистью. И вот застывший рассказчик видит, как Фёдор Филиппыч спокойно и естественно, как и ни в чём не бывало, раздевается на ходу, не теряя ни одной лишней секунды. Ещё момент – и он красиво, саженками плывёт к тому страшному месту; затем ныряет и показывает мужикам, куда кидать невод. Утопленника вылавливают, как рыбу, и вытаскивают на берег. Появившаяся на месте происшествия тётушка главного героя огорчена, но спешит тут же успокоить племянника и увести его прочь.

И дальше герою снится, что уже не там, а здесь, в степи, мужик, который незадолго до того, как герой заснул, вызвался было вывести путников на дорогу, что мужик этот и есть сам Фёдор Филиппыч. И сон, перестав быть воспоминанием, становится в чём-то предвидением, а в чём-то и прозрением. Прозрением недоосознанным, не воплощённым во что-то самое важное. Мужик – он же Фёдор Филиппыч – во сне спасает героя. Метель – беда, в которую попали герои.

Таким образом, мы видим, что судьбы героев разные, но некоторые приключения, происходившие с ними во многом похожи: метель и сон в их жизни являются пророческими.

Метель – символ одиночества

К середине 80-х годов, в творчестве великого русского писателя, А. П. Чехова намечается некоторый перелом. Весёлый и жизнерадостный смех уступает дорогу серьёзным драматическим интонациям. В мире пошлости и казёнщины появляются проблески живой души, проснувшейся, посмотревшей вокруг и ужаснувшейся своего одиночества. Одиночество человека происходит под влиянием резкого жизненного толчка – смерти близких, горя, несчастья, неожиданного драматического испытания. В это время Чехов написал два небольших рассказа, показывающих одинокое состояние героев через образ метели. Это «Горе» и «Тоска».

В рассказе «Горе» пьяница–токарь везёт в больницу смертельно больную жену. Горе застало его «врасплох, нежданно-негаданно, теперь он никак не может очнуться прийти в себя, сообразить». Его душа в смятении, а вокруг разыгрывается метель: «кружатся цельные облака снежинок, так что и не разберёшь, идёт ли снег с неба. Или с земли».

Всю свою жизнь он думал только о себе, он бил свою жену, не волнуясь о том, что будет в будущем. Раскаяние заставляет токаря мучительно искать выход из создавшегося положения, успокоить старуху, повиниться перед нею за беспутную жизнь: «Да нешто я бил тебя по злобе? Бил так, зря. Я тебя жалею». Но поздно: на лице у старухи больше не тает снег. «И токарь плачет. Он думает: «как на этом свете всё быстро делается! Не успел он пожить со старухой, пожалеть её, как она уже умерла».

Он остаётся совсем один, метель создаёт образ белого непонятного мира вокруг него, в котором есть только один токарь. «Жить бы сызнова » - думает он. Но не прошла одна беда, как навалилась другая. Он сбивается с пути, замерзает и в конечном счёте лишается ног и рук. Трагичен последний порыв токаря, догнать, вернуть, исправить нелепо прожитую жизнь.

Рассказ «Тоска» начинается эпиграфом: «Кому повем печаль мою?» По нему можно догадаться, что главной темой произведения будет одиночество. Зимние сумерки. «Крупный мокрый снег лениво кружится около только что зажжённых фонарей и тонким лёгким пластом ложится на крыши, лошадиные спины, плечи, шапки». Каждый предмет, каждое живое существо окутано, отделено от внешнего мира холодным одеялом. Везде всё тихо, спокойно, одиноко. И когда извозчика, Иону Потапова, выводит из оцепенения крик подоспевших седоков, он видит мир «сквозь ресницы, облеплённые снегом».

У Ионы умер сын, неделя прошла с тех пор, а поговорить ему не с кем. «Глаза Ионы тревожно и мученически бегают по толпам, снующим по обе стороны улицы: не найдётся ли среди этих людей хоть один, который выслушал бы его? Но толпы бегут, не замечая ни его, ни тоски Тоска громадная, не знающая границ. Лопни грудь Ионы и вылейся из неё тоска, так она бы, кажется, весь свет залила, но, тем не менее, её не видно ».

Едва лишь проснулась в Ионе тоска, едва пробудился страдающий человек, как ему не с кем стало поговорить. Иона никому не нужен. Все привыкли видеть в нём лишь извозчика и общаться с ним только как седоки. Пробить этот лёд, растопить холодную, непроницаемую пелену Ионе никак не удаётся. Ему теперь нужны не седоки, а хотя бы один человек, способный откликнуться на его неизбывную боль теплом и участием. Но седоки не желают и не могут стать людьми: «А у меня на этой неделе тово сын помер!» - «Все помрём Ну, погоняй. Погоняй!».

И поздно вечером Иона идёт проведать лошадь. Неожиданно для себя он изливает ей всю накопившуюся тоску: «Таперя. Скажем, у тебя жеребёночек, и ты этому жеребёночку родная мать И вдруг, скажем, этот самый жеребёночек приказал долго жить Ведь жалко? Лошадёнка жуёт, слушает и дышит на руки своего хозяина Иона увлекается и рассказывает ей всё».

Мера человечности в мире, где стали редкими сердечные отношения между людьми, оказывается мерою духовного одиночества. Таким образом, мы убедились, что метель может предстать нам в образе одиночества. Белый кружащийся снег, как бы окутывает наших героев и, тем самым, изолирует от внешнего мира.

Заключение

Исходя из этой работы, мы можем сделать вывод: поэты и писатели XIX века широко использовали в своих произведениях образ метели. Это и «игра бесов», в которой метель предстаёт нам в роли разбушевавшейся стихии с проказами нечистой силы. И судьба, благодаря которой одни герои соединились друг с другом, а другие – обрели радостную встречу и чувство мимолётной любви. И предсказание, с помощью которого герои узнают свою судьбу. И одиночество, герои которого так несчастны.

Мы увидели, что этот образ передаёт мироощущения писателей, помогает им показать характеры героев, а также является фантастическим образом, подчёркивающим загадочность русской души. А разгадать её пытаются писатели до сих пор.