Общество  ->  Политика  | Автор: | Добавлено: 2015-03-23

Революция или революции 1917 года

Задача науки состоит вовсе не в том, чтобы дать простое изображение того, что есть, верную фотографию действительности так, чтобы каждый нормально организованный наблюдатель мог получить ту же самую картину. Задача науки, напротив, заключается в том, чтобы в бесконечной массе лиц, явлений отыскать всеобщее, существенное и дать, таким образом, нить Ариадны, при помощи которой можно было бы ориентироваться в лабиринте действительности.

К. Каутский

События 1917 года в России продолжают оставаться ключевыми для понимания российской и мировой истории в последнее столетие. Новые подходы к изучению и трактовке проблем российской истории начала ХХ века, отказ от стереотипов и клише, ведут к пересмотру, казалось бы, хрестоматийных представлений о прошлом России и ее выдающихся деятелях.

Поскольку в исторической памяти народа факты и события откладываются не в их научной интерпретации, а в виде художественного отображения, развернувшаяся на рубеже XX–XXI веков идеологическая критика идей социализма и коммунизма, практики советско-социалистического периода, стала причиной кризиса общественного сознания российского общества.

Известный русский философ Н. Бердяев писал: «Каждая великая историческая эпоха, даже и в новой истории человечества, столь неблагоприятной для мифологии, насыщена мифами». Создавать легенды и мифы гораздо легче, чем их развенчивать. Перестройка общественного сознания – процесс не одномоментный, достаточно медленный и трудный. Но процесс этот идет. Меняется глубинное, не словами только выраженное отношение людей к историко-культурному наследию.

В событиях начала ХХ века немало схожего с тем, что происходит в современном российском обществе. Сегодня Россия перед лицом той же проблемы – проблемы выбора путей своего развития. Именно поэтому выявление естественных и закономерных взаимосвязей, существующих между отдельными историческими событиями 1917 года и воссоздание на этой основе широкой панорамы исторической жизни, максимально приближенной к историческим реалиям, имеет особый смысл.

Решение указанной проблемы, правильность выбора пути, по которому пойдет страна, во многом зависят от понимания внутренней логики и объективной направленности исторического процесса. Перспективы научной постановки данной проблемы значительно возросли именно сегодня, когда стало очевидным, что изменение еще сохраняющегося социалистического менталитета людей при отсутствии научной теории, способной обосновать пути перехода от административно-командной и тоталитарной мобилизационной экономики к открытой рыночной экономике дает «номенклатурную демократию» и «гангстерскую экономику».

Изучение процесса трансформации социокультурной среды, изменения картины мира, типов мировосприятия как отдельного индивида, так и коллективных сообществ, социальных групп, а также общественного организма в целом в переломные периоды исторического времени представляется одной из важнейших задач современной исторической науки.

Умение мыслить противоречиями – основа взвешенного постижения прошлого, поэтому круг источников по данной проблеме должен включать в себя свидетельства очевидцев, наиболее ярко выражавших различные существенные векторы процесса, как то: представителей монархии, высшего генералитета, лидеров политических партий и общественных движений, философов. Понимая всю ограниченность данной работы, автор, тем не менее, старался следовать означенному принципу.

ПОЛИТИКА И ВЛАСТЬ

(предопределенность революционных событий 1917 года)

Необходимо нечто большее, чем талант, чтобы понять настоящее, нечто большее, чем гений, чтобы предвидеть будущее, а между тем так просто объяснить минувшее.

Адам Мицкевич

Взрыв социального протеста в феврале-марте, приведший, к перемене в природе режима и последовавшие за этим дальнейшие события того же 1917 года, явились воплощением устойчивых тенденций существовавших в политическом и идеологическом развитии России еще с конца XIX века.

Власть в стране принадлежала монархии, но сама монархическая идея исчерпала себя. Как справедливо указывает А. А. Искандеров, «уже к осени 1916 года идея отрешения царя от престола созрела настолько, что о ней едва ли не открыто стали говорить не только в Думе, но и в широких петербургских кругах» / Действительно, именно депутаты Государственной Думы поставили вопрос о неизбежной гибели российской монархии в том виде, в каком она продолжала существовать.

В ходе первой русской революции император России и его администрация сумели создать противовесы революционному взрыву народа в лице вооруженных сил, жандармерии, полицейской системы, черносотенных организаций.

К февралю 1917 года историческая обстановка изменилась существенным образом. Первая мировая война безжалостно выявила структурные недостатки системы позднего царизма. Немецкий историк Хайнц-Дитрих Леве в биографическом описании последнего русского монарха высказывает следующее суждение: «в феврале 1917 г. царизм приближался к своей гибели. В таком развитии событий был в полной мере виноват сам царь. Поскольку он все больше хотел быть собственным премьер-министром, но не соответствовал этой роли, то во время войны никто не мог координировать действия различных институтов государства, прежде всего гражданских с военными.

Последствием этого стал хаос во внутренних делах, вызванный большей частью военными, которые не подлежа никакому контролю, произвольно распоряжались громадным тылом – в середине 1915г. он простирался до линии Санкт-Петербург – Киев» .

С отречением Николая II правовая система, сложившаяся в России с апреля 1906 года вообще прекратила свое существование. Какой-либо правовой системы, регулирующей деятельность государства, его взаимоотношения с обществом, создано не было. Образовался «перерыв в праве», в условиях которого судьба страны зависела во многом от случайной игры политических сил, активности и ответственности политических лидеров, их способностей контролировать поведение масс. Формально многие законы предыдущего режима продолжали действовать, но главная проблема – легитимность самой власти – была не разрешена.

Возникавшая партийная система, не стесненная более монархическим государством, оказалась вдруг доминирующей в политической системе общества и этого испытания властью она не выдержала. Будь дело только в ниспровержении монархии – российское общество оказалось бы сплоченным как никогда. Однако «партии не только боролись за власть, но и пытались сквозь призму своих идеологий выражать различные социальные интересы и реализовывать свои доктрины на практике. Конкуренция между партиями являлась, таким образом, и конкуренцией моделей государственного, общественного устройства России» ([iv]), что в условиях радикализации масс предопределило «заваливание» влево всей партийной системы.

Временный комитет членов Государственной думы сформировал Временное правительство, которое юридически могло опереться лишь на фразу из отречения брата Николая II великого князя Михаила: «Всем гражданам державы Российской подчиниться Временному правительству». Для правового обоснования законности Временного правительства этого явно было недостаточно. Вот почему его главной задачей стало завоевание доверия народа. С этой целью новое правительство, объединившее в своем составе цвет либеральной оппозиции во главе с видным земским деятелем Г. Е. Львовым, провозгласило амнистию, верность всем политическим свободам. Оно заявило о предстоящем созыве Учредительного собрания, которое и примет решение по важным вопросам российской жизни. При этом формально Дума не была распущена (это было оформлено только 6 октября 1917г. ), но Временное правительство заявило о праве быть не только исполнительной, но одновременно и законодательной властью, т. е. самому принимать законы и самому же исполнять их.

В марте 1917 года было образовано Юридическое совещание, на которое возлагались «обсуждения вопросов публичного права, возникающих в связи с установлением нового государственного строя», подготовка заключений по законопроектам, «по которым такие заключения будут признаны Временным правительством необходимыми». В кругах юристов, близких к правительству, сразу же начались бесконечные споры о том, какой должна быть Россия: парламентской или президентской республикой, как должен решаться вопрос о земле, национальный вопрос и т. д. Шли споры и об избирательном законе, о выборах в Учредительное собрание. Время же для решения насущных, коренных проблем неотвратимо упускалось.

Весной 1917 года правительство принимает ряд правовых актов, значительно расширяющих права и свободы граждан. «В апреле принимаются Положение «О регистрации товариществ, обществ, союзов», закон «О рабочих комитетах в промышленных заведениях», регулирующие их деятельность. Фабрично-заводские комитеты должны были рассматривать споры рабочих с предпринимателями, представлять рабочих перед правительством, заниматься культурно-просветительской деятельностью. Тогда же принимаются законы «О печати» и «Об учреждениях по делам печати», запретившие административные наказания на издания и предварительную цензуру» . Происходит демократизация политической жизни страны.

Вместе с тем, «перерыв в праве» и недостаточная легитимность нового правительства привели к тому, что параллельно стали создаваться организации лиц, объявлявших себя органами власти. Крупнейшей из них был Петроградский Совет, который выразил условное доверие Временному правительству и « с 27 февраля по 5 мая реально во многих случаях противостоял Временному правительству. Именно тогда двоевластие существовало в «классическом» виде переплетения двух диктатур: революционно-демократической (Советов) и буржуазной (правительства)» .

Совет объявил себя гарантом от возврата к прошлому, от восстановления монархии и подавления политических свобод. Руководящая верхушка Совета подготовила и распространила «Приказ № 1», объявивший гарнизон города вооруженным гарантом победы над монархией. Этот приказ фактически освобождал солдат петроградского гарнизона от посылки на фронт. Совет призвал и к формированию новой вооруженной милиции, так как старая полиция была распущена еще 10 марта.

Конфликт между исполнительным комитетом Петросовета и Временным правительством по вопросу о внешней политике, вызвавший отставку военного министра Гучкова (апрельский кризис), французский посол при царском правительстве Морис Палеолог прокомментировал так: «Отставка Гучкова знаменует ни больше, ни меньше, как банкротство Временного правительства и русского либерализма. В скором времени Керенский будет неограниченным властелином России в ожидании Ленина» . Действительно, создание первого коалиционного Временного правительства изменило роль Петросовета. Уход наиболее влиятельных эсеро-меньшевистских лидеров из Совета в правительство, с одной стороны, ослабил значение контрольных функций о которых Совет объявил 2 марта и, с другой стороны, открыл путь к усилению влияния в Совете большевиков.

Трагедия постфевральской России состояла в том, что у кормила государственной власти оказались лица и партии, страдавшие по определению В. М. Чернова, панической боязнью ответственности, властобоязнью. Чернов так отзывается о деятельности людей оказавшихся у власти в те дни: «К моменту свержения самодержавия и в первый период после победы (Февральской) революции крупные деятели революционной демократии были абсолютно незнакомы с техникой государственного управления и аппаратом его. Даже среди кадетов, старой опытной партии, многие чувствовали себя «недостаточно подкованными» в этой области.

А ведь кадеты учились этой технике и в органах самоуправления, городских думах и земствах, и в четырех последовательных Государственных думах, во всевозможных парламентских комиссиях, разрабатывая вместе с министрами бюджеты ведомств и контролируя их работу Вожди же революционной демократии «учились» в тюрьмах и на этапных пунктах, в качестве объектов государственного управления, а самоуправление им практически было знакомо хорошо через институт выборных тюремных старост. Прыжок из заброшенного сибирского улуса или колонии изгнанников в Женеве на скамьи правительства был для них сходен с переселением на другую планету» .

Полная отмена цензуры привела к выпуску массы газет, листовок, прокламаций, книг и брошюр, обличавший предыдущий режим. Монархические и черносотенные организации были запрещены и распущены. На всех остальных система законодательных и идеологических запретов не распространялась.

Большевики, в отличие от партий правящей коалиции, властобоязнью не страдали. Организованная ими вооруженная антиправительственная демонстрация (по словам Ленина – нечто значительно большее, чем демонстрация и меньшее, чем революция) вынудила правительство к принятию непопулярных шагов.

Сразу после подавления вооруженного выступления принимается постановление «О наказаниях за публичные призывы» к убийству, разбоям, грабежу, и другим тяжким преступлениям. Чуть позже вносятся изменения в закон о печати в части ответственности «за призывы к гражданской войне». Но теперь уже «чем хуже – тем лучше»! Мощное давление низов, убежденных в том, что ликвидация монархического режима делает возможными быстрые социально-экономические изменения в сторону улучшения жизни, обрело лидера. Выдвигаются требования немедленного повышения заработной платы, введения 8-часового рабочего дня, гарантии от безработицы и социального обеспечения.

Вот строки из интервью нефтепромышленника С. Г. Лианозова американскому журналисту Джону Риду: «Требуют непомерной заработной платы. Если бы за большие деньги работали всю ночь, я не возражал бы. Но производительность упала на 30%, а заработная плата нефтяной промышленности возросла на 465%» .

Дальнейшая министерская чехарда в правительстве по сути ничего не могла изменить. Кампания большевиков по дискредитации Временного правительства уже дала свои плоды. Таявшее на глазах терпение масс объективно усиливало позиции радикалов. Тысячу раз прав Н. А. Бердяев, говоря что большевизм «оказался наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным русским традициям, и русским исканиям универсальной социальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием» .

Решающим фактором в этой ситуации становится, опять таки, позиция армии. Армия России, превратившись в объект революционной агитации и соперничества за влияние на нее различных политических партий и движений, перестала быть надежной опорой режима. Вот выдержка из показаний участников вооруженной демонстрации перед «Особой следственной комиссией»: «Наша часть ходила вместе с другими, мы попали в военную организацию ЦК РСДРП. Я ничего не понимаю, в партиях не разбираюсь. С винтовками мы шли, чтобы защищаться, зачем защищаться я не знаю, но в случае чего могли и стрелять» .

Излишне радикальным представляется мнение, что «Временное правительство своими неумелыми действиями подорвало устои армии» . Более взвешенной является оценка, данная А. И. Деникиным: «Испокон века вся военная идеология наша заключалась в известной формуле: «За веру, царя и отечество». На ней выросли, воспитались и воспитывали других десятки поколений. Но в народную массу, в солдатскую толщу эти понятия достаточно глубоко не проникали» ([xiii]). Подробно анализируя состояние русской армии к началу революции генерал Деникин признает, что влияние разрушительной пропаганды, которой подверглась армия находило почву, подготовленную сословными и кастовыми перегородками, консерватизмом и неподвижностью устарелых форм быта и отношений, существовавших в армии и, в особенности, на флоте .

Необходимо принять во внимание и высказанный тезис о том, что армию России нельзя рассматривать обособленно от армий союзников (Англии и Франции), а также нельзя отделять от армий Германии и Австро-Венгрии, которым она противостояла. Подтверждая это положение статистическими данными о составе, численности войск, количестве потерь с обеих сторон Г. А. Богданов приходит к выводу: «. вооруженные силы России изматывали себя в боях, а союзники вели войну умеренными методами. Кроме того, в настоящее время стало известно, что руководство Германии выделяло специальные средства для ведения подрывной работы внутри российской армии (более 300 млн. марок). Немецкое руководство поощряло «братание» с русскими солдатами» .

Рассуждая об ответственности за беспорядки в России, Г. В. Плеханов говорит: «Вспомним братание с немцами. Его проповедовали ленинцы, а ленинцам поддакивали по своему обыкновению не совсем решительно, полуленинцы. Наши солдаты жадно прислушивались к проповеди братания и, как это всем известно, усердно практиковали его. Но проповедь братания есть в то же самое время проповедь самого жесткого нарушения дисциплины. А что такое армия, лишенная дисциплины? Я уже не раз говорил и писал: это дикая, развращенная орда. И все мы знаем, что далеко не только проповедью братания разрушали в солдатском сердце чувство дисциплины известные элементы наших крайних левых партий. После этого нельзя удивляться тому, что пьяные солдаты своими бесчинствами наводят ужас на мирное население наших городов и успокаиваются только тогда, когда правительство противопоставляет их насилию вооруженную силу».

Потому-то и жалуется Керенский: «продолжение Россией войны против Германии после падения монархии привело отнюдь не к противоборству России и ее союзников, с одной стороны, против Германии и Ленина с другой, а к созданию противоестественного треугольника: Россия и Временное правительство, Корнилов и союзники, Людендорф и Ленин». При всем скептицизме в отношении этого «Россия и Временное правительство», нельзя не видеть откровенного признания, что противопоставить насилию, отнюдь не революционному, было нечего.

Именно стремление различных политических сил восполнить недостаток сил или решимости в борьбе за власть вооруженной поддержкой армии выпустило джина из бутылки. Борьба за влияние на армию, наложившись на процессы брожения в самой армии, создала ту гремучую смесь, которую принято называть революционными событиями 1917 года.

ОЦЕНКИ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ 1917 ГОДА В ИСТОРИОГРАФИИ

(краткий обзор)

В советской историографии монопольное положение занимала точка зрения, согласно которой сложный, мощный революционный процесс, проходивший в 1917 году, оказался расчлененным на три составляющие: Февральская революция, период перехода от Февраля к Октябрю и собственно октябрьские события 1917 г. , получившие название Великой Октябрьской социалистической революции (название дал Сталин в 1934 году). Такое деление революционного процесса, ставшее для историков обязательным, было обосновано В. И. Лениным, поскольку «идея революции в России четко сливалась для него с установлением в стране власти организации профессиональных революционеров»

Именно это вызвало к жизни ленинскую теорию о неизбежном переходе «первого этапа революции, давшего власть буржуазии, в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, – ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства». Такой подход основывался на том, что события рассматривались как борьба между социализмом и капитализмом, причем, исключительно через призму деятельности партии большевиков, ее лидеров, партийной доктрины.

Несколько иную трактовку событий, дает видный деятель международного рабочего движения, Роза Люксембург: «Первый период русской революции – от ее взрыва в марте до Октябрьского переворота, – в общем, точно соответствует схеме развития как Великой Английской, так и Великой Французской революций. Это типичный ход развития всякого первого крупного генерального столкновения революционных сил, возникших в недрах буржуазного общества, с крепостями старого общества.

Это развитие идет естественно по восходящей линии: от первоначальной умеренности ко все большей радикализации целей и параллельно этому – от коалиции классов и партий к единовластию самой радикальной партии»

Анализируя развитие событий, позиции различных политических сил Р. Люксембург приходит к выводу: «партия Ленина была единственной в России, понявшей в этот период революции ее истинные интересы; она была ее движущей силой и в этом смысле единственной партией, которая осуществляла истинно социалистическую политику». Конечно, для понимания подхода Р. Люксембург к оценке революционных событий в России необходимо помнить об общем для революционеров той поры убеждении, что мировая империалистическая война ведет к мировой социалистической революции. Именно поэтому вскоре после Февраля Роза писала Кларе Цеткин из тюрьмы: «Я рассматриваю то, что там произошло, лишь как маленькую увертюру. Дела там должны стать грандиозными, это в самой природе вещей. А эхо во всем мире не заставит себя ждать» .

Схоже представлял себе связь между Февралем и Октябрем глава российских либералов П. Милюков, который полагал, что в октябре произошло не отрицание Февральской революции, а продолжение начатого ею процесса. .

П. Н. Милюков основывал свои выводы на доктрине циклического движения российской истории. По его мнению, Октябрь унаследовал не только программу Февраля, но и его тактические приемы. Действительно, по данным советских исследователей за период с февраля по октябрь в России бастовало 3,6 млн. рабочих, причем, только в сентябре-октябре 1917г. в стачках участвовало 2,4 млн. рабочих. Таким образом, Октябрь не низвергал Февраль, а был естественным продолжением начатой последним буржуазно-демократической революции.

В исторической науке одними из первых предложили рассматривать революционные события 1917 года как единый политический процесс евразийцы. Они показали, что смысл русской революции заключался не только в необходимом разрешении социально-экономических и социально-политических проблем России, но тесным образом был связан с феноменом культурно-исторического развития страны.

Представители этого направления были убеждены, что русская революция завершила собой революционный цикл, включавший в себя революцию в Англии и во Франции, и по своей природе была сопоставима с великими революциями Запада. В русской революции евразийцы увидели закономерный и неизбежный итог исторического и культурного развития страны.

Евразийцы были убеждены, что в русском обществе возникло противоречие между насаждаемым сверху европейским образом жизни и традиционным национальным укладом Московской Руси. Завязка русской “трагедии” заключалась, по их мысли, в том, что петровская “европеизация” нарушила единство русской социально-исторической среды, расчленила общество на две “культурно-бытовые, внутренне-замкнутые, взаимоограниченные сферы”, на два чуждых друг другу народа. Как перекликается это с образным выражением уже цитированного в этой работе Мориса Палеолога, что не просто глубокий ров, но пропасть отделяла высшие классы русского общества от масс.

Таким образом, евразийцы показали, что на естественный и неизбежный процесс социальной дифференциации накладывается во многом зависимый от воли и действий одного человека процесс культурного расщепления нации. Одновременное течение этих двух процессов в России евразийцы считали отличительной и болезненной особенностью развития страны. Известный в будущем богослов, а в начале 20-х годов один из активных участников евразийского движения Г. В. Флоровский писал: “Русская революция, прежде всего, русская по своему смыслу, по своему происхождению и по своему объективному содержанию и то, что в ней раскрывается, есть русская правда, правда о России” ([xxiv]). «Вырождение и гибель старого правящего слоя,- по мысли Л. П.  Карсавина, – было первой фазой революции».

Своеобразную модель русской революции создал видный деятель партии эсеров секретарь Керенского, впоследствии один из родоначальников теорий социальной мобильности, социальной стратификации, конвергенции, П. А. Сорокин. В его модели 1917-1922 гг. сочтены фазой разрушений, а годы НЭПа – фазой созидания на основе синтеза жизнеспособных дореволюционных и советских учреждений. Ухудшение условий жизни в итоге потрясений Сорокин считал естественным и предвидел возникновение на почве «психологии усталости» деспотического режима.

Вслед за П. А. Сорокиным предлагает отказаться от узкого понимания революции только как насильственной смены общественного строя современный исследователь А. В. Баранов. «Опыт Революций Нового времени – Английской, Американской и особенно Французской – показал двуединство стадий подъема модернизаторского движения, сметающего старый строй, и его спада (перерождения), при котором преобразования затухают и новая правящая элита вводит политический процесс в эволюционное русло (например, диктатуры Кромвеля и Наполеона Бонапарта). Применительно к России данный подход означает временные рамки революции как минимум 1917-1929 гг. Период «новой экономической политики» предстает в необычном ракурсе – как неосуществленная рыночная и демократическая «мутация» советского многоукладного общества, как попытка «самотермидоризации» большевистской власти»,– пишет он.

Таким образом, в результате отказа в методологическом плане от диалектико-материалистического монизма, в российской историографии новейшего времени утверждается точка зрения, согласно которой русская революция 1917г. – это единый исторический процесс, началом которого явилось падение самодержавия.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, не владея всей полнотой данных по поставленной проблеме, автор считает все же возможным, на основе анализа доступных источников и тенденций современной историко-публицистической литературы, сделать следующие выводы:

1. Вслед за Бердяевым, категорически утверждавшим, что «принципы демократии годны для мирной жизни, да и то не всегда, а не для революционной эпохи. В революционную эпоху побеждают люди крайних принципов, люди склонные и способные к диктатуре», необходимо признать закономерность, предопределенность исхода революционных событий 1917 года в России и рассматривать их как сложный, многогранный единый процесс, хронологические рамки которого еще нуждаются в дальнейшем исследовании.

2. Определение событий 1917-1920 гг. , данное в учебном пособии для вузов «История России ХХ век», как Великой российской революции является не реакцией на коньюнктурные требования сегодняшнего дня, но адекватным отражением исторической действительности.

3. Осмысление или переосмысление исторического опыта периода революции 1917 года крайне актуально, ибо опыт этот потребен не только профессиональным историкам, но и действующим политикам, убеждая в приоритетности разумных и своевременных реформ.

Комментарии


Войти или Зарегистрироваться (чтобы оставлять отзывы)