Культура  ->  Музыка  | Автор: | Добавлено: 2015-03-23

Альфред Шнитке – композитор русский или немецкий

Основой для написания реферата стала брошюра «Беседы с Альфредом Шнитке», изданная в 2005 году. Прочитав её, можно узнать о родословной композитора, годах учёбы, поиске новых музыкальных средств, работе над композиторской техникой.

Данный реферат состоит из введения, двух глав и заключения. В первой главе рассказывается о сложном национальном чувстве, не однажды переживаемом композитором и повлиявшем на музыкальное творчество. Во второй главе я исследовал отношение А. Шнитке к религии: укрепление веры, становление его духовности. В заключении постарался ответить на вопрос, поставленный в названии.

«Беседы» - жанр мемуарной литературы, воспоминания композитора о прошлом. Документальные материалы отличает правдивость, доступность повествования, они носят исключительно познавательный характер. Значение их в том, что они являются источником сведений об исторической эпохе, воспроизводят важные мгновения из жизни композитора. «Беседы» приобретают особую ценность, так как практически являются словом музыкального гения, дают богатый материал для изучения творческой личности композитора.

Альфред Шнитке – один из крупнейших композиторов второй половины 20 века. Ещё при жизни его называли гением, после смерти – «личность множественных измерений» (В. Холопова). Композитор рано ощутил, что очень важно для него находиться не только в кругу чисто музыкальных проблем, а быть «на стыке искусства, науки и философии». Взору музыкального гения оказалось подвластным «мыслить столетиями и тысячелетиями времени назад и вперёд, он обладал способностью словно быть «третьим глазом» воспринимать скрытые параллельные пространства действительности» (В. Холопова ). Но Альфред Шнитке был ещё и просто человеком. Человеком, которого терзал «очень сложный и больной вопрос»: кто я – немец или еврей? Католик или иудей? Прочитав о мучительных поисках ответов композитора на трудноразрешимые вопросы, я задумался: Альфред Шнитке – композитор русский или немецкий? Это и послужило основанием для моей работы.

«Беседы» начинаются рассуждениями Альфреда Шнитке о «висящем» всё время перед ним вопросе, на который он не может найти ответ: «не будучи русским по крови, я связан с Россией, прожив здесь всю жизнь», в то же время, «многое из того, что я написал, как-то связано с немецкой музыкой».

Попробуем разобраться в национальных корнях композитора. Давайте заглянем в родословную Альфреда Шнитке. Мы обнаружим, что его фамилия была его предкам когда-то подарена. Один прибалтийский пастор, не имея детей, решил кому-нибудь из окружающих передать свою фамилию «Шнитке», чтобы она не забылась,— и уговорил принять ее знакомую семью.

Отец Альфреда Шнитке, Гарри Викторович Шнитке, работал журналистом и русско-немецким переводчиком. Семья его родителей — из прибалтийских евреев, говоривших на немецком,— переехала в Германию, где Гарри родился во Франкфурте-на-Майне в 1914 году. В 1926 году он был перевезен в Москву, откуда в 1930-м сбежал в Энгельс, в Немецкую Республику. Там и встретился с будущей женой. Мать Шнитке, Мария Иосифовна Фогель (родилась в 1910-м), происходила из волжских немцев-крестьян, выехавших из Германии еще при Екатерине II. Она преподавала немецкий язык в школах, в Москве работала в газете «Neues Leben». Дед по отцу, Виктор Миронович Шнитке, и бабка, Tea Абрамовна, урожденная Кац, выйдя из кругов ремесленников, они стали интеллигентами, просветителями, общественными деятелями. Tea Абрамовна около тридцати лет проработала в Издательстве иностранной литературы (сейчас «Прогресс»). Редактировала выходившие здесь учебники по немецкому языку. Дед по матери, Йозеф Фогель, выделился из крестьян тем, что делал сельскохозяйственные деревянные машины. Бабка Паулина Шехтель отличалась большой набожностью и говорила только по-немецки.

Со временем в жизни семьи возникали определенные сложности, которые уже были понятны старшему (Альфреду) из детей. А 28 августа 1941 года, после начала войны, по приказу Сталина началось выселение волжских немцев — за Урал, в Сибирь. Высылке подлежали все — старые большевики, герои Гражданской войны, руководители республики, орденоносцы, стахановцы, ученые, писатели, инвалиды. Но было одно исключение: если глава семьи — не немец, семья не подлежала выселению. В Энгельсе операция проводилась стремительно, в течение нескольких дней. Семье Шнитке тоже сначала приказали выехать. Однако отцу Альфреда удалось доказать свою еврейскую, а не немецкую национальность, и их оставили в этом городе. По словам Альфреда, «выезд немцев — это была страшная история». После депортации сотен тысяч людей АССР Немцев Поволжья перестала существовать.

Одновременно, как только началась война, отец, Гарри Викторович, сразу же пошел в военкомат, записаться добровольцем. Его сначала взяли, а потом отослали назад, и точно так же — еще раз. Это означало одно: недоверие к тому, кто родился во Франкфурте-на-Майне. А ведь следовало бы учесть, что родители отца Шнитке эмигрировали из Германии не на Запад, а в СССР — из-за приверженности коммунистическим взглядам. «Чувство того, что ты – немец, - это вина и опасность» - сказал однажды А. Шнитке. Гарри Викторович оформился политруком в какое-то ремесленное училище, а затем все же добился отправки на фронт — в 1943 году. И хотя оттяжка, скорее всего, спасла добровольцу жизнь — он не попал в самое месиво 1941 — 1942 годов,— для старших детей тут была еще одна травма: опять подтверждалось это постоянное «у нас что-то не так

Этим «что-то не так» был пресловутый вопрос о национальности, постоянные проблемы самосознания: «Я начал чувствовать себя евреем с начала войны. Вернее, как только началась война, я себя сразу почувствовал одновременно и евреем и немцем. Антисемитизм возродился у нас с началом войны». «Причины антисемитизма в России разнообразны. Тут есть древние причины – ну, чужой. Да ещё еврей, да ещё распявший Христа, да ещё устроивший революцию. Ведь революцию-то «провернул» Троцкий! Именно он был здесь с самого начала революции».

«Война – как бы вопреки прямой логике – разбудила всё, что народ подсознательно из себя изгонял, в частности антисемитизм. А для меня война определила ощущение двойной неугодности: я был неугоден как еврей, и я же был неугоден как немец», - читаем мы в «Беседах». «Я стал ощущать двойную чужеродность», - делится воспоминаниями Альфред Гарриевич – «как полунемец и как полуеврей. Внешне это выражалось в том, что я – жид, каждый мальчишка на улице видел, что я – жид. Но я бывал и немцем в этих уличных ситуациях. Когда война закончилась, я в общем-то немцем перестал быть, но евреем продолжал оставаться. И это не прошло, а сильно развилось, несмотря на отсутствие официального антисемитизма».

В 1950 году формально решился вопрос о национальности Альфреда Шнитке — неожиданно для всех. «Когда мне исполнилось 16 лет. Я сам должен был решать, кем мне назваться», - рассказывает композитор далее. Но когда он отправился в милицию, чтобы получить паспорт, и когда нагловатый лейтенант спросил с подковыркой: национальность писать, конечно, немец? — у Альфреда что-то внутри словно взорвалось, и он закричал: «еврея пишите! И тогда, помню, мама была обижена, что я назвался не немцем, а евреем. Но я не мог поступить иначе. Назваться немцем, чтобы «отмыться» от своего еврейства, я считал позором. И с тех пор я числюсь евреем – по отцу».

В «Беседах» на вопрос А. Ивашкина: «Чувствуешь ли ты еврейское в своей музыке», Шнитке ответил: «Чувствую, но мало. В одном сочинении, в Четвёртой симфонии я с этим соприкоснулся. В кино - в фильме «Комиссар». А больше, пожалуй, ни разу».

И всё же, отметка в паспорте – это одно, а внутреннее ощущение и убеждение – другое:

«Я понимаю лучше немцев, чем евреев. Еще и потому, что у меня нет еврейского языка. Я понимаю идиш, благодаря его схожести с немецким, но я его не "прошел" внутренне. Его даже мой отец знал неважно. Мои родители хотели больше культивировать немецкое, чем еврейское начало» - делает вывод Шнитке. Немецкое проявлялось с самого детства, не только в виде разговорного языка, «было много немецких книг».

Читать в семье любили. Причем читали по-немецки такое, про что сверстники не слыхивали и по-русски. Сейчас покажется неправдоподобным, но тогда среди писателей, еще совсем неведомых советской молодежи, был Томас Манн. В семейной же библиотеке Шнитке стоял по-немецки весь Т. Манн и весь Г. Бюхнер. Но особенно много Альфред говорил о таинственном произведении, героем которого выступал музыкант, композитор и в котором описывалась додекафония Шёнберга (от нее тогда у молодых и у немолодых голова шла кругом). Это был «Доктор Фаустус», в то время еще не переведенный на русский язык, стоявший в доме в немецком оригинале».

А какие немецкие композиторы оказывали влияние на творчество Шнитке. ? Ответ находим в «Беседах»: «Берг, конечно. Малер перед этим. Из прошлого – Шуберт и в какой-то степени Моцарт. И как далёкий, недостижимый идеал – Бах. Бах сейчас для меня стоит в центре всего. Это тот центр, то солнце, которое светит во все стороны. Чем бы я ни занимался». А отсюда – немецкие черты в музыке Шнитке, о которых он рассуждает во время интервью с Ивашкиным: «Во-первых, тяготение к продуманности. К анализируемости. Музыка должна иметь для меня окончательную сущность. Я должен понимать, почему, что, как я сделал. Представление о том, что музыка мною не пишется, а улавливается также изначально связано для меня с немецкой сущностью музыки».

А дальше случилось одно из удивительных «вдруг» Альфреда Шнитке. После окончания войны Гарри Викторович был оставлен в Вене для работы переводчиком в газете «Österreichische Zeitung», издававшейся советскими оккупационными властями для австрийцев на немецком языке. Разрешено было привезти туда семьи, была открыта русская школа. Прибыла и семья Шнитке — на два года, с 1946 по 1948-й. «И вот я приезжаю в Вену! Здесь мне позволительно быть немцем, здесь моё имя не обращает на себя внимания, здесь повсюду желанная музыка».

Интересна общая оценка венских впечатлений, которую впоследствии дал Шнитке. Суммарный вкус этой классической столицы музыки представился ему более правильным, чем московский (каким он был в его время), где его не удовлетворяла слишком большая эмоциональная открытость музыки.

С течением его весьма нелегкой жизни «венское интермеццо» стало ему грезиться как сон. Поразительны его признания в одном из интервью 1981 года (на немецком языке). «Почти тридцать лет повторяется один и тот же сон: я приезжаю в Вену — наконец-то, наконец-то; это — несказанное счастье, возвращение в детство, исполнение мечты. вхожу в подъезд, направляюсь к лифту, выхожу на четвертом этаже, налево дверь в квартиру, вхожу; все как когда-то, в то лучшее время моей жизни. Потом я просыпаюсь в Москве или еще где-нибудь с учащенно бьющимся сердцем и горьким виноватым чувством беспомощности. ».

Почему так бесценно дороги оказались всего лишь какие-то два года? Конечно же, таковы его первые годы вхождения в круг настоящей музыки,— для талантливого подростка это захватывающе до головокружения! Но еще — и просвет в вечных вопросах их семьи, в их «что-то не так». Несмотря на то, что тут он — сын оккупанта, к тому же еврей, своей наружностью настораживающий взгляд «чистых арийцев». Шнитке продолжает: «Здесь мне позволительно быть немцем, здесь мое имя не обращает на себя внимания. ».

То есть Вена предстала перед ним как мираж родины.

Переезд в Германию в 1990 году обострил в композиторе чувство неприкаянности. После нескольких лет нахождения там Альфред Гарриевич возвращается к фатальному вопросу о своей принадлежности какой-либо стране — уже крещеный, признанный и знаменитый.

«Несколько лет назад я был в Польше. Так случилось, что именно там я понял: я абсолютно никому не нужен и нигде не буду иметь поддержки. Я был не нужен, во-первых, русским, потому что выгляжу как еврей. Я оказался не нужен полякам, потому что они тоже по-разному к этому относятся. И я понял, что не нужен ни тем, ни другим немцам, потому что выгляжу не как немец. И с этого момента мне стало ясно: ответа — утешительного — нет». «Мне нет дома на земле», - продолжает он в беседе с А. Ивашкиным. В свою очередь, журналист задаёт Шнитке назревший вопрос: «Почему ты такое значение придаёшь национальному в себе»? Ответ: «Потому что всю жизнь испытывал это – внешне и внутренне».

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. РЕЛИГИЯ.

В детстве религиозным человеком возле него была бабушка, мать матери. Крещеной католичкой была и его мать, Мария Иосифовна, которая, впрочем, не придерживалась религиозных убеждений. «Единственное, но важное для меня соприкосновение с религией в детстве – это разговоры с бабушкой», читавшей протестантскую Библию (чего ей, однако, не полагалось), а вечерами истово молилась. Старший внук был единственным, кто удостоился ее религиозных бесед. «Я должен продолжить то, к чему я принадлежу», - так пояснил Шнитке свой выбор в пользу католичества. Хотя, именно в католической церкви во Львове с ним произошёл потрясающий случай: его не причастили только потому, что он еврей. «Я бывал неоднократно в православных храмах. Ни один человек никогда не оглянулся, не смерил меня взглядом, не дал ничем понять, что я еврей невероятное качество русской православной церкви». «Я уважаю православную церковь и больше уважаю, чем католическую», - говорит он в интервью с А. Ивашкиным. Но выбор делает всё-таки в пользу католицизма: «В европейской католической церкви я тоже не ощущал себя чужим».

«Я католик. Но здесь я не хожу в католическую церковь, а ко мне приходит отец Николай Ведерников, православный священник» - говорит Альфред Гарриевич. Почему так? «У меня впечатление, что в разных местах живут разные церкви. И католическая церковь здесь не живёт. А живёт православная, и потому, будучи католиком, я здесь должен ходить в православную».

Несмотря на мотивированный выбор католичества, Шнитке утверждает: «По языку молитвы, языку восприятия принадлежу не к немецкому миру. Я принадлежу к русскому миру. Для меня вся духовная сторона жизни охвачена русским языком».

Вопрос религии и конфессии, хотя и нелегко, но все же для Шнитке разрешился.

Акт крещения дал Альфреду Шнитке колоссальную опору. Для композитора, привыкшего измерять бытие столетиями и тысячелетиями назад и вперед, здесь было приобщение к мудрости человечества.

«Все наши предки, все человечество, сколько оно существует, было в контакте с этими инстанциями,— говорил он в разговоре со мной в июле 1984-го. — Мы первые, у кого такого контакта нет, и это страшно. Неужели одно столетие неверия мудрее всей истории человечества? Задача современных верующих — восстановить себя, как это было хотя бы двести—триста лет назад. Конечно, существуют и иные религии, но может быть, между теми и другими нет противоречий. Видимо, религий много, а истина одна».

Новая волна интереса к Евангелию у Шнитке появилась в 1965 году, когда он прочитал пастернаковского «Доктора Живаго», где его невероятно поразила вся группа стихов на тему о Христе. С размышлениями об этом сюжете при написании Второго скрипичного концерта связано становление индивидуального стиля Шнитке.

Периодом богоискательства стали годы семидесятые, когда композитор пришел к концепции веры в музыке (финал Квинтета памяти матери, Реквием на священный католический латинский текст). Пространство религиозных поисков Шнитке в это время значительно расширилось, захватив не только Россию и Запад, но также Ближний и Дальний Восток. Заглядывая глубоко внутрь различных восточных учений, композитор все же не мог найти созвучия между ними и своими духовными исканиями. Вот что говорит о духовно-религиозных запросах Шнитке такого рода Александр Ивашкин, близкий друг композитора, подробно беседовавший с ним на эту тему. Давайте послушаем.

«Для того чтобы найти ответы на вопросы, связанные с будущим, Шнитке изучал "И-Цзин", однако первый найденный ответ не оказался достаточно полезным. Он сделал вторую попытку, но полученный ответ оказался еще хуже! Шнитке продолжал свои попытки, но получал только негативные ответы; и тогда он осознал, что дальнейший путь вглубь был опасен. Напуганный оккультизмом всех этих систем, он почувствовал, что нуждается в истинной христианской вере. Сущность музыки Шнитке явно христианская».

Когда Шнитке официально приобщился к религии и церкви, стал исповедоваться духовнику, на новый уровень поднялись для него все нравственные вопросы. Внутреннее ощущение Альфреда/Алфея в это время помогает представить отец Николай Ведерников. Послушаем его обстоятельное высказывание.

«Его отличало внимание к своей внутренней жизни и необычайная чуткость совести. Его исповедь была очень пространной, он всегда давал духовную оценку всем своим действиям и словам, умел быть к себе беспощадным. Большое чувство ответственности перед Богом за свою жизнь! Был скромен, никогда не говорил об успехах в своем творчестве, не подчеркивал каких-то своих достижений. И чрезвычайно заботлив был о других, прежде всего о своей семье, с трепетом рассказывал о своем сыне. Качество смирения, чувство покаяния его так украшало, что привлекало к нему сердце. Когда я встретился с ним, то почувствовал этот дух даже без разговора с ним: ни в коем случае не чувство гордыни, но сознание своего достоинства и чувство верности своему призванию».

Религиозные мысли и ощущения Шнитке сказались во многих его сочинениях, проникнув в их темы, конструкцию, концепции. Особым произведением, в котором непосредственно отразился акт церковного крещения, стала Четвертая симфония, с хором (1984).

В 1990 году приключилась весьма громкая история с отказом Шнитке от Ленинской премии, показавшая принципиальность композитора не только в творчестве, но и в реальной жизни. Узнав о выдвижении, после определенных раздумий он решил все же направить в Комитет по Ленинским премиям официальное письмо, в котором обстоятельно изложил свою позицию и мотивировку отказа.

По его мнению, введение в стране многопартийной системы принесло переоценку исторических фигур, которые вместо символов эпохи стали реальными людьми. Поскольку Ленин представлял только одну партию, невозможно согласиться с сохранением его имени в названии высшей премии всего государства. Шнитке, кроме того, верующий человек. Он очень благодарен Комитету по Ленинским премиям и воспринимает его внимание к себе как предельное проявление доверия и благожелательности. «Я надеюсь, что меня поймут и не осудят за просьбу исключить меня из числа кандидатов» (март 1990-го).

ГЕРМАНИЯ ИЛИ РОССИЯ?

В 1989 году Шнитке получил специальную стипендию от Wissenschaftskolleg в Западном Берлине. Она давала возможность с октября 1989-го по лето 1990-го жить в квартире в центре города и заниматься творческой работой. А когда из Гамбургского института музыки и театра ушел на пенсию весьма известный композитор Дьердь Лигети (венгр, живший в Германии), его место занял Альфред Шнитке. Таким образом, зимой 1990-го Шнитке начал преподавать в Гамбурге композицию, приезжая туда два раза в месяц, и проработал на этом поприще до инсульта 1994 года.

В это время в Германии происходили наиважнейшие события. В 1990-м произошло объединение ФРГ и ГДР, и туда начали переселяться тысячи немцев и евреев из СССР. Граждане двух Германий относились друг к другу довольно настороженно, недоверчиво, и до психологического объединения было весьма далеко. Шнитке считал, что процесс интеграции начался слишком поздно и длившаяся десятилетия конфронтация идеологий не может быть быстро сглажена.

Как выходец из семьи немецкого происхождения, он хотел лучше познакомиться с Германией, понять, что она представляет собой в настоящее время. Когда начались паспортные хлопоты и были найдены все немецкие документы, ему предложили отказаться от советского (российского) гражданства и принять только одно немецкое. Шнитке написал письмо, в котором сообщал, что от российского гражданства он не откажется никогда, и просил такой же паспорт, как у него, оформить для его жены. Наконец 14 ноября 1990 года Альфреду и Ирине Шнитке было предоставлено двойное гражданство — советское и немецкое. Они переехали в Гамбург, где сняли квартиру на Магдалененштрассе. Рядом находился тот Институт музыки и театра, в котором Альфред Шнитке уже начал преподавать. По словам супруги Ирины, никакого переезда в Германию у них не было, и Альфред до последнего мечтал о том, как бы он работал на своей московской квартире по улице Дмитрия Ульянова. Последние годы Шнитке жил в Гамбурге, где и скончался.

«То, что Шнитке похоронили на родине, - высказывает своё мнение В. Холопова - было актом величайшей мудрости — и со стороны его самого, и со стороны его семьи, и со стороны Российского государства, сумевшего вовремя откликнуться на произошедшее». «тяготение Шнитке к России, оказалось столь же велико, как и тяготение России — к Шнитке».

Национальные и религиозные проблемы прочертили драматические борозды во всей жизни композитора. Особенно широко развернута эта тема в «Беседах» со Шнитке А. Ивашкина, давно живущего на Западе и вошедшего в тамошний «психологический климат»: даже в русском издании вопросам национальности и религиозности отведена едва ли не четверть огромной книги. Но материал этот (по мнению критиков) — и самый глубокий. Как соотносятся в музыканте и человеке Шнитке русское, немецкое и еврейское? Этот вопрос почему-то стал довлеющим у журналистов на Западе. Порядком «достали» композитора по этому поводу и отечественные интервьюеры. Но и перед самим Альфредом Гарриевичем эта проблема в тех или иных ракурсах вставала всю жизнь, и единого ключа к ней не находилось. В разные годы, с разными людьми он высказывался на эту тему по-разному, например «как композитор принадлежу к русской традиции — здесь вырос, здесь воспитан». Д. Шульгину в 1976 году на вопрос о роли фольклора в его музыке Шнитке ответил так: «. У меня нет какой-то личной возможности привиться к определенному национальному дереву: я не русский, а полунемец, полуеврей, родина которого — Россия. Привиться ни к русской, ни к немецкой традициям в откровенных их проявлениях я не хочу, чтобы впоследствии не извиняться за то, что я не русский. Мне кажется неестественным и неорганичным, когда обрусевшие нерусские становятся показными патриотами. Иначе говоря, на этот вопрос я не могу дать однозначного ответа с такой стороны». Рассуждая о национальном характере творчества на примере других композиторов — Скрябина, Малера,— Шнитке подчеркнул: «. Здесь не столько кровь и национальность решают проблему, сколько психологический климат, в котором человек живет». Позднее немецкое и русское в себе Шнитке по-новому сопоставляет в гамбургском интервью 1993 года. Он произносит то типичное, что начинают так сильно ощущать «наши», уехавшие «туда»: «Уехав в Германию, я больше почувствовал себя композитором из России, чем это было в России. Я все-таки композитор оттуда».

У исполнителя Шнитке В. Лобанова находим убедительные суждения о принадлежности композитора русской культуре (1996): музыкальное развитие Шнитке не имеет прямых связей с немецкой традицией, он вырос в Москве и корни у него — те же, что и у всех москвичей; так же, например, Чайковский, хотя и обнаруживает влияние Шумана, Моцарта, французской музыки, но впитал русский пейзаж, русский язык, русскую литературу — и это воздействие общедуховного уровня для него важнее чисто музыкального».

А вот как отвечает на трудноразрешимый вопрос В. Холопова: Шнитке — композитор русский или немецкий? – «Мы видим, что западная составляющая была заложена в его творческое сознание изначально. И она привела к сбалансированному равновесию в нем русского и западноевропейского». С этим мнением согласен и автор реферата.

Комментарии


Войти или Зарегистрироваться (чтобы оставлять отзывы)