Символика цветообозначений в «Слове о полку Игореве»

Бессмертное произведение русской и мировой литературы XII века « Слово о полку Игореве » было открыто собирателем древнерусских рукописей А. И. Мусиным – Пушкиным в конце 80–х - начале 90-х годов XVIII века. Он приобрел у архимандрита Иоиля, настоятеля упраздненного по указу Екатерины II Спасо – Ярославского монастыря, рукописный сборник, который, судя по описанию, был написан в XVI веке на северо-западе Руси (в районе Пскова или Новгорода). В состав сборника входили произведения чисто светского характера: «Хронограф», «Временник, еже нарицается летописание русских князей и земля Русьскыя»; «Сказание об Индии богатой»; «Повесть об Акире Премудром»; «Слово о полку Игореве» и «Девгениево деяние».

Первое упоминание о находке Мусина- Пушкина сделал в 1792 году журналист и драматург П. А. Плавильщиков. В начале 1797 года М. М. Херасков в примечании к 16-й песне поэмы «Владимир» известил читателей о найденном произведении древней письменности. В октябре 1797 года во французском журнале “Spectateur du Nord” Н. М. Карамзин поместил заметку с сообщением о находке «песни Игоревых воинов, которую можно сравнить с лучшим Оссиановыми поэмами».

Для работы над рукописью «Слова» Мусин – Пушкин привлек ученных А. Ф. Малиновского, Н. Н. Бантыш-Каменского и в качестве консультанта Н. М. Карамзина. Благодаря их труду в 1800 году был опубликован текст «Слова» с переводом на современный русский язык, вступительной статьей и примечаниями.

Очевидно, в 1795-1796 годах была сделана писарская копия с текста рукописи для Екатерины II. Копия эта затем затерялась в архиве и была обнаружена и опубликована лишь в 1864 году П. П. Пекарским.

В 1812 году рукописное собрание Мусина – Пушкина, в том числе рукопись «Слова» и большая часть тиража ее первого издания, погибли в огне московского пожара. Но немного раньше для Екатерины II была снята копия (список) с рукописи «Слова». Так что потомкам остались только немногочисленные уцелевшие от пожара экземпляры первого издания «Слова» и эта рукописная копия.

В настоящее время известны около 70 экземпляров этого первого издания. Они находятся в государственных хранилищах, таких как Российская государственная библиотека, Научная библиотека МГУ имени М. В. Ломоносова, Государственная публичная научно-техническая библиотека и другие. Многие экземпляры хранятся в частных собраниях.

Не один раз в роковые минуты нашей истории литераторы обращались к «Слову». К теме этого произведения обращались и другие известные писатели и художники: С. А. Есенин, А. В. Брюсов, В. М. Васнецов, И. Библин.

Широкий интерес к «Слову о полку Игореве» не прекращается и посей день. Об этом свидетельствуют многочисленные статьи и монографии, появляющиеся о «Слове» как у нас, так и за рубежом.

Символика цветообозначений в «Слове »

Изобразительное искусство к XII веку разнообразилось. Прежде всего, усложнилась система жанров. К этому времени как бы возродились некоторые из жанров славянского языческого искусства, временно оттесненные. Усилился персональный жанр. Соединение его с легендарно-историческим жанром составило житийный жанр. Появился жанр чудес. Символико-догматический жанр усилился в своей символической части, усложнившейся элементами фантастики. Появился драматический эсхатологический жанр, вместе с ним (как его антипод) – деисусный и ликиро-богородичные жанры. Были заложены основы символико-похвального жанра. Наконец, надо отметить такое важное явление, как постепенное тератологизация зооморфных мотивов, распространенных в изделиях декоративно-бытового искусства и захватывающих собой инициалы рукописных книг.

При постепенно ослабевающая линии монументального историзма заметно выделилась тенденция, которую за неимением более подходящего термина можно было бы условно назвать «фольклоризирующей».

Под фольклоризирующей тенденцией понимается всё то творчество, которое хотя и основывалось на византийско-киевской традиции, но допускало очень заметные отклонения от неё, как в иконографии, так и в художественной образности. Причём отклонения эти имели своим истоком формирующийся собственно русский народный вкус, и искусство тех восточно-византийских провинций, в которых художественное творчество развивалось в том же направлении.

Возобладавший в искусстве XII веке фольклоризирующий и романизирующий геральдизм вел к упрощению. С ним было связано много такого, что позволяло художникам творить гораздо свободнее, вносить в композиции элемент необыкновенного. Символизм из преимущественно конфессионального превращался в художественный (фольклорно-поэтический), что в соединении с другими формами иносказания несомненно расширяло его повествовательные возможности. «Элементы символики, которыми оперирует наше мышление, выступает как могучее средство, так как более точного воспроизведения определенной области окружающего мира, ибо, упрощая и схематизируя познаваемые явления, символика тем самым помогает освободиться от случайных несущественных и побочных процессов или явлений». Поэтому символизм нередко недооценивается.

Одной из художественных особенностей памятника XII века являются образы. Зрительная четкость образов «Слова» поразительны. Автор «Слова» обладал повышенным чувством цвета, характерным для эпохи высокого развития древнерусской живописи наступившего в XII веке. Зрительно-эффектные образы, плавающие в красной крови золотых шлемов, зеленой травы на серебряных берегах Донца, черной земли политой красной кровью.

Цвет занимает важное место в поэтической системе «Слова». Представление о цвете автор дает, во-первых, цветообозначающими прилагательных: багряный, белый, бусый, зеленый, серый, сизый, черный, черленый. Бусый, серый и сизый — смешанные цвет, остальные — чистые, «локальные». Мнение В. В. Колесова, что зеленый обозначал в то время «и желтый, и зеленый, и голубой цвет, вообще всякий светлый, яркий оттенок этих цветов», «светлые, прозрачные, акварельные тона», а синий — «сияющий темный цвет и притом не обязательно синего цвета». Вероятно, это предположение ошибочно: оно основано, в частности, на примерах, где синий означает оттенок синего цвета (синяк — посиневший кровоподтек; синьцы — люди с иссиня-черной кожей, сравним «синие» — о волосах цыганки у Паустовского или «синегривый конь» в былинах).

В роли цветообозначающих определений в «Слове» выступают также отпредметные прилагательные: серебряный, золотой, жемчужный, кровавый, которые прямо указывают на цвет только в переносном значении (кровавые зори, серебряные берега, струи реки, седина), а в других случаях — опосредованно. Кровавые берега и кровавая река — это залитые кровью, а значит, красные от крови. «Серебряное» оружие — сделанное из серебра, но этот эпитет употреблен в ряду цветообозначающих прилагательных: белая хоругвь, черленая челка, черленый стяг, что делает и его цветообозначением. Эпитет золотой (а также злаченый, златоверхий и т. п. ) обозначает в «Слове» «княжеский» (золото — княжеский атрибут). Но с ним связано — через цвет — понятие о ярком свете, подобном солнечному, в одном случае автор «подсказывает» это читателю: Всеволод «посвечивает» своим золотым шлемом. Метафора «жемчужная душа» построена на сравнении чистой души князя, в одиночестве умирающего на поле битвы, с чистой, светлой, перламутровой, белизной жемчуга. Интересно, что блеск «жемчужной» души не противопоставляется в «Слове» как в христианской литературе, «мрачному» телу, а сочетается с блеском «золотого ожерелья» (гривна, знак княжеского достоинства) на шее князя.

Художественную функцию цвета в «Слове» исследователи связывают с оценочной характеристикой «положительный — отрицательный». По мнению М. В. Пименовой, положительная оценка связана в «Слове» со светлыми тонами, а отрицательная — с темными. Е. Накамура считает, что в «Слове» «свет и теплый колорит, то есть золотой и красный, представляют положительные ценности, а тьма и холодный колорит, то есть черный и синий, обозначают отрицательные ценности».

Схема Пименовой ошибочна в принципе, поскольку разделить хроматин. Цвет на светлые и темные невозможно: многие из них имеют как светлые, так и темные оттенки, например, красный, который исследовательница относит, как и багряный, к светлым тонам.

Попытка Накамуры связать теплый колорит с положительной оценкой, а холодный — с отрицательной непродуктивна, поскольку верна лишь по отношению к названным исследователем цвета. В эту схему не укладываются зеленый, серебряный, сизый, серый, относящиеся к «холодным» цветам, но связанные с положительной оценкой.

Сводить цветовую палитру «Слова» к простому противопоставлению их как светлых и темных или теплых и холодных — значит обеднять художественное значение цвета в «Слове» Каждый цвет в «Слове» важен сам по себе и имеет свое значение, закрепленное за ним в символической системе традиционной народной культуры. По мнению исследователей, можно говорить о цветовом коде, реализующемся в текстах традиционной народной культуры, и о круге символического употребления для каждого цвета. В частности, цвет — один из элементов, при помощи которых создается языческая модель мироустройства. Каждая из космических сфер имеет «свой» цвет: небесная область богов — белого цвета, земная область людей, мир жизни — красного цвета (природный мир Земли символизировал зеленый цвет), нижний мир делился на водные глубины — синего цвета, и подземный мир, преисподнюю — черного цвета. Неслучайно, обитающая в нижнем мире «нечистая сила» — синего и черного цвета. Это представление нашло отражение и в христианской литературе. В Житии Прокопия Устюжского, например, «темные силы демонов» «видением черны и сини» (сравним также «синьцы» в значении нечистая сила, бесы в Похвале и Чудесах Варлаама Хутынского).

Цветовая символика была усвоена византийской культурой, в которой, по словам В. В. Бычкова, пурпурный — цвет божественного и императорского достоинства; красный — цвет пламенности, огня, как карающего, так и очищающего, это цвет «животворного тепла», а, следовательно, символ жизни, он же — и цвет крови; белый часто противостоит красному, как символ божественного света. Со времен античности белый цвет имел значение чистоты и святости, отрешенности от мирского (цветного), устремленности к духовной простоте и возвышенности; черный цвет в противоположность белому воспринимался как знак конца, смерти. В иконописи только глубины пещеры — символа могилы, ада — закрашивались черной краской; зеленый цвет символизировал юность, цветение. Это типично земной цвет; он противостоит в изображениях небесным и «царственным» цветом — пурпурному, золотому; синий и голубой воспринимались в византийском мире как символы трансцендентного мира. Эстетическое значение цвета в восточно-христианском искусстве

В «Слове» одни и те же цветовые эпитеты используются и как простое цветообозначение, и с символическим подтекстом. Художественные функции цветовых эпитетов в «Слове» различны.

Стремясь резче противопоставить русских и половцев как «своих» и «чужих», автор «Слова» вводит это противопоставление в систему мифологических оппозиций свет — тьма, солнце — тучи, земля — море, земля — поле и т. д. Этому противопоставлению служит также оппозиция черленого (красного) — синего (соответствующая оппозиции земля — море) и золотого — черного (соответствующая оппозиции солнце — тучи).

Красный (как цветообозначение употребляется с XVI в. , до этого означал «красивый»), по-древнерусски «черленый» или «червленый», маркирующий в мифологии мир людей, мир жизни, в «Слове» связан с русскими (их щиты четыре раза названы «чрълеными»), а синий, маркирующий в мифологии мир «синего моря» (куда в заговорах, по словам Л. Раденкович, изгоняется нечистая сила), подчеркнуто, связан с половцами, которые живут «у синего моря», «на синем Дону». Из всех рек, упомянутых в «Слове», только Дон, половецкая, враждебная для русских река, характеризуется, как и в фольклоре, эпитетом «синий». Напомню, что постоянный фольклорный эпитет Дуная, главной славянской реки, — «белый». Интересно также, что синий цвет связан с «мертвой» водой, а белый — с «живой» . Загадочные «синий молнии» и «синее вино» также имеют символический смысл в «Слове» и соотносятся с половцами.

Эпитет молнии — синяя (в значении «синеватая, отливающая голубым цветом»). «Странный», по мнению Колесова, был едва ли не постоянным. Ф. Я. Прийма указал на «синюю молнию» в сербохорватском фольклоре ). Ф. И. Буслаев в свое время в рецензии под изданием «Слова» Д. Н. Дубенского привел в качестве параллели прусскую сказку, в которой гроза бьет «синими бичами» дьявола. При наступлении грозы дьявол говорит: «Ну, мне пора убираться, а то приближается тот, который с синим бичом». Буслаев отметил при этом, что синее пламя в клятвах почиталось божественным . М. Ф. Мурьянов указал, что в нем. яз. слово «Blaufeuer» («синий огонь») означает молнию (наряду со словом «Blitz»), а слово «blitzblau» — синий, как молния. В художественной литературе нового времени прилагательное «синий» также довольно часто употребляется как определение цвета огня, пламени, в том числе в качестве эпитета молнии. Н. Б. Бахилина приводит следующие примеры: «сине-пламенные молнии» (Печерский), «синей молнии струя» (Тютчев), «Летит Земля в разрывах синих молний» (Вадим Григорьев) и др. .

Приведенные Буслаевым примеры показывают, что символика синего цвета не была однозначной всегда и повсеместно. Однако в «Слове» эпитет «синий» подчеркнуто, связан с половцами и несет негативный смысл, в том числе и в выражении «синий молнии», которое употреблено в символическом значении. Черные тучи, идущие с моря, — это полчища половцев, надвигающихся на русских, а синие молнии — это сверкающие половецкие сабли.

«Синее вино» можно понимать как темное, мутное вино. Но, кроме того, вино в «Слове» — символ крови. Кровавое (это пояснение символа и одновременно указание на ярко-красный цвет) вино — это кровь русских, которой они напоили сватов-половцев на битве-пире. Синее же вино, которым поят Святослава, — это кровь половцев, символически связанных с синим цветом (во сне со Святославом происходит то, что на самом деле происходит с русскими на Каяле). А с печалью оно смешано потому, что Игорь и Всеволод «нечестно (без чести, без победы, напрасно) кровь поганую пролиясте». Кровавое (красное) и синее вино заменяет, точнее, подменяет, в «Слове» естественное и традиционное для фольклора светлое «зелено вино» (по аналогии с «зелен виноград»).

Не менее важную роль играют в «Слове» цветовые образы золотого цвета. «Златой стол», «златой шелом», «златоверхий терем», «злато седло», «злато ожерелье», «златокованый стол», «золоченые стрелы» и, наконец, «злато слово». Этот цветовой эпитет связан, по-видимому, с тем символическим значением, которое придавалось золоту в древнерусской иконописи и монументальной живописи. Золото – символ величия, славы и вечности. Так, называя слово Святослава золотым, автор подчеркивает его нравственное значение, а, говоря, что Игорь пересел из золотого седла в седло кощеего, автор дает зримое представление о постигшем князя несчастье. Великолепен поэтический символический образ гибели полоцкого князя Изислава Васильевича: « един же изрони жемчужну душу из храбра тела, чрез злато ожерелие»; его можно сопоставить с изображением Дмитрия Солунского на иконе конца XII века.

Оппозиция солнце — тучи реализуется в «Слове» и как оппозиция золотого и черного цвета. Золото есть образ света, оно символизирует свет солнца и в связи с этим является атрибутом русских князей (см. золото). Солнце, золото, русские князья — все они излучают свет: солнце «светлое» и «тресветлое», «посвечивает» золотой шлем Всеволода, как и другие золотые и позолоченные предметы, Игорь — «свет светлый» и т. д. Тучи же, хотящие «прикрыть» четырех князей-солнц, и паполома, покрывающая, словно тучи, солнце-князя во Сне Святослава, — черные. Золотой цвет был «носителем света» и в византийской живописи.

Вероятно, можно говорить также о скрытой цветовой оппозиции в «Слове» черного ворона (символ врагов-половцев) и сокола (символ князей), постоянный эпитет которого в фольклоре — «ясный», т. е. светлый.

Идею света несет в «Слове», помимо золотого и жемчужно-белого, еще и багряный цвет — пурпуровый, менее густой, чем червленый, алее, самый яркий и чистый красный цвет . Багряными названы два погасших столпа, символизирующие двух младших русских князей, участвовавших в битве, — Святослава Рыльского и Владимира Путивльского (Игорь и Всеволод названы солнцами). Автор точен в цветообозначении: световые столбы северного сияния в областных наречиях так и называют — «багрецы» . Интересно, что цветовыми атрибутами божества света балтийских славян, Свентовита, были белый, красный и пурпуровый .

Прилагательное «белый» не имеет в «Слове» символическое значения, в отличие от устной народной словесности и книжной христианской литературы, где он, наряду с черным, является наиболее распространенным, по словам А. М. Панченко, цвет, символически уподобленным свету и выражающим идею святости. В «Слове» «белый» встречается всего два раза как простое цветообозначение: «бълая хорюговь», «бълымъ гоголемъ». Вероятно, это объясняется тем, что основную роль «светоносного» цвета в «Слове» выполняет прилагательное «золотой». А также «Слове» прилагательные: бусовый – босувый – босый употреблены всего три раза в трех разных формах: «босуви врани», «бусово время», «босый волк». Из многочисленных значений, приписываемых этим словам , можно сделать вывод, что они обозначали, как и в тюркском языке, серый цвет с различными оттенками: темно-серый (свинцовый), серо-синий и серо-голубой (сизый), серо-дымчатый, серо-беловатый, серо-коричневатый (бурый) и др. , а также такую двухцветную окраску шерсти, оперения, когда один из цветов был различных оттенков серого цвета.

В некоторых случаях автор использует, по определению Пименовой, «нагнетание» мрачных, темных цветов, например, в символическом описании надвигающихся половецких войск (черные тучи, синий молнии, кровавые, т. е. зловещие, зори), во Сне Святослава (черная паполома, синее вино, синее море, «босуви врани», «время бусово»). Им противопоставлены радостные, светлые картины: картина первого, удачного для русских, боя, где описание трофейного знамени, преподнесенного Игорю, построено на красном, белом, серебряном цвете; картина возвращения Игоря на родину: Донец стелет Игорю зеленую траву (сравним в других описаниях: кровавая трава, зеленая паполома) на своих серебряных от росы берегах (сравним в других описаниях: темный берег реки Стугны, «затворившей» Ростислава, кровавые берега Немиги), одевает его теплыми туманами под сенью зеленого дерева (сравним в других описаниях: деревья листву «сронили» в знак печали).

Особо наше внимание привлекли оценочные эпитеты синонимического ряда серый – босый - бусый. Здесь четко прослеживаются фольклорные мотивы, которые автор «Слова » лаконично использует в произведении. Первый раз нам встречается в тексте оценочный эпитет серый (сърымъ) в самом начале. Это первое цветообозначение с которым мы сталкиваемся в «Слове »: «Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мысию по древу, серым волком по земли, шизым орлом под облакы».

Во всех этих примерах мы видим постоянный эпитет «серым волком», который выступает в роли оценочного.

Проследим же этимологию данного прилагательного. У Фасмара находим: сéрым – украинский сiрий, древне-русский съръ, болгарский сер, словенский ser, sera (серый, белокурый), древне-чешский sery, чешский словацкий sery, польский szary.

Ввиду западнославянского š можно говорить только о праслав. *xoiro -. Последнее родственно германскому *haire. Сравним древне-испанский hárr (серый, седой), англосаксонский hár; западно-славянские на š говорят о существовании дифтомическому e и противоречат сравнению слов *serъ с древне-индийским caras (пестрый, пятнистый).

И если в сочетании «бусови врани» мы видим просто цветообозначение, то «бусымъ вълкомъ» - снова сравнение. На этот раз автор не повторяется и вместо постоянного эпитета «серым» употребляется синоним «бусый».

Какую информацию нам дают словари об этом прилагательном? Убедимся, правы ли мы, утверждая, что серый и бусый синонимы.

У В. И. Даля находим следующие значения:

- Бусъ или бусенеуъ влгд. , прим. сиб. – самый мелкий дождик при ненастье, мокрый, ниспадающий туман в безветрие;

- Бусый сиб. – темно-голубосърый, буродымчатый, буропепельный;

- Бусова арх. – темная синева неба, до восхода и после заката солнце.

- Бусотный – одношерстный, целомастный, ровный.

Итак, мы видим связь между бусым и серым цветами. Если мы представим краски, которыми пришлось бы изобразить ненастную погоду, бусенеуъ, то преобладающим тоном был бы серый.

В этимологическом словаре Фасмора:

- Бусый - темно-серый, пепельный; бусеть, бусоветь – становится серым, голубым, темнеть. // Не ясно старое объяснение из турецкого (османского), древне-тюркская boz – серый, темный; кыпчанский (половецкий) boza , татарский buz.

- Босый волк (серый волк), Ржевский, босой волк, древнерусский босый, босовъ – эпитеты волка.

Сравним: босый волк – фамилия одного московского рода (XVI века), позднее Боговолковы. Украинский босый – белоногий, по мнению Гордлевского, это калька тюркского boz kurt или boz boru, которое связано с верой в оборотней. Волк – тотемное животное у тюркских народов. Первоначально священный волк, тюркск. boz, bos (серый, сизый). Изменение древнерусского слова в бусый Гордлевский считал необязательным.

-Босый – белоногий, быстрый, необыкновенный.

А Игорь князь съврьжеся набръзъ комонь, и скочи съ него босымъ влъномъ, и потечь къ лугу Донца.

Но точно установить какое значение вкладывал автор в слово в определение «босым волком» мы не можем. Допустимо двоякое толкование.

-Бусовъ (босувъ) – серый.

Всю мощъ съ вечера бусови враги възараяху.

Мы проследили историю цветообозначения. Но сохранились ли они с XII века? Если сохранились, то уцелела ли синонимия с прилагательным серым? Найти ответ на этот вопрос нам поможет словарь русских народных говоров. Здесь мы находим несколько лексических значений:

1) бусовый – частое сито

2) бусовой – серо-синенватый.

«В это время молодая белка уже выспела, то есть шерсть её получает нужную ость и принимает серый или так называемый бусовый цвет» (Арх).

1) бусой и бусый – мелкий, частый (о дожде)

2) бусой и бусый: а) серый, пепельный, дымчатый (Новосиб. ).

В Перми: Бусой был жеребчик

Бусой – котеночек как мышь.

// Серо-голубой (Томск) // Бусый – сероватый цвет (о ткани, одежде)

Надень ту бусую то шаль. // Бусый – выцветший (о ткани, одежде); б) седой. У него борода-то бусая стала

3) бусый – белый в крапинку (о масти коров) // Бусый – белый (Свердловск)

4) бусый – покрытый плесенью (Вологда)

5) бусый – грязный (Свердловск)

1) Бусой и бусый. Пьяный. Бусый (Воронеж, Свердловск). Бусой (Пензенская, Пермская) Кого он бусой-то сошьет?

Мы убедились, что существовавшие в XII веке цветообозначения бусый, босый, которые были синонимами серому сохранились в языке. При этом помимо оценочного цветового значения, они приобрели и другие: плесневатый, пьяный, грязный, белый в крапинку, а также – частый мелкий (о дожде).

Заключение.

В искусстве XII века византийские традиции и традиции монументального историзма были настолько глубоко переработаны национальным сознанием, что это позволяет говорить о фольклоризации искусства в самом широком смысле этого слова.

Анализ художественно–изобразительных средств «Слова» позволяет нам сделать вывод о символичном значении цветовых эпитетов. На основе наших исследований мы пришли к мысли, что цветовая гамма с одним историческим корнем в современном языке не имеет сходства. Но все эти оттенки можно увидеть в цвете пламени костра и тлеющей золы.

Таким образом, уже к XII веку сформировалась обширнейшая палитра, истоки которой человек черпал из окружающей действительности.

Если Панченко считал, что постоянные эпитеты, образующие вместе с определяемым словом идиоматическое выражение не содержат указания на цвет: «Когда в „Слове о полку Игореве" говорится о черном вороне или сером волке, то, видимо, было бы опрометчиво придавать цвету какое-либо значение. Ни автор, ни читатель не осознавали это как нечто серое или черное. Это — символы и только, некие синкретические представления, где цвет был переживанием, уже чувственно недейственным». К такого же рода словосочетаниям исследователь относит «синее море», «зеленое древо». На наш взгляд, это не совсем так. Автор «Слова» заставляет звучать свежо стершиеся, казалось бы, эпитеты. Рядом с «сизым орлом» назван «серый волк», что побуждает обратить внимание на разные оттенки серого цвета. «Серый волк» в свою очередь невольно сравнивается с «босым волком». «Зелена трава» противопоставлена «кровавой траве», что также обновляет постоянный эпитет. То же самое с «черным вороном» и «синим морем», «увидеть» цвета, которых помогает символическое значение этих цветов в «Слове».

Подтверждая заявленную нами гипотезу, приходим к выводу, что «Слово» свидетельствует не только о том, каким тонким было восприятие цветов у древнерусского человека, как богата была цветовая палитра, насколько разработана была цветовая терминология и символика, но и о виртуозном использовании цвета автором «Слова» в художественных целях.